Теперь рассмотрим историю о переводе: она не совпадает с рассказом Буденного, который в своих мемуарах утверждает, что сам попросил перевода Жукова, на которого обратил внимание во время инспекции 39-го полка в 1927 году. Кроме того, у Буденного были положительные аттестации, данные Жукову Тимошенко и Егоровым, также посетившим 39-й полк. При этом характеристика, данная Жукову Рокоссовским, по сути своей верна. В аттестации, датированной 31 октября 1931 года, Буденный фактически повторяет ее: «…является командиром с сильными волевыми качествами, весьма требовательным к себе и подчиненным, в последнем случае наблюдается излишняя жестокость и грубоватость»[165].

Жуков был грубым, упрямым, невероятно требовательным. Он был внимателен к любым мелочам, безжалостен в вопросах дисциплины – об этом свидетельствуют все, кто служил с ним. Он ничего не забывал – память его просто феноменальна, – и если он что-то приказал, то ему должно быть четко и в срок доложено об исполнении. Он требовал от каждого выкладываться полностью, но мерил всех по себе, а его собственная работоспособность была невероятной, к тому же поддерживалась употреблением чая и табака в опасных дозах. Конечно, в РККА требовались офицеры такого склада, чтобы справиться с унаследованными от старой России безалаберностью и расхлябанностью, к которым добавились все недостатки новой системы, убивающей инициативу. Троцкий затронул эту проблему в 1921 году на второй конференции партийных организаций в военных училищах. «Чего не хватает нашей армии? Умения, навыков, аккуратности, методичности в исполнении. Ей не хватает точности. Ей не хватает военной культуры, как не хватает культуры вообще»[166]. С потрясающим апломбом нарком мог прервать свою речь перед командирами или курсантами военных училищ, чтобы попросить их перестать плевать на пол, не опаздывать, не превращать свои казармы или училища в свинарники: иначе чего же ждать от рядовых красноармейцев? Перед собранием уязвленных командиров Московского военного округа он чеканил: «Самое важное – организационная и воспитательная работа. Это изнурительная работа, тяжелая ноша. Много легче совершить подвиг в бою, чем день ото дня осматривать заплеванную лестницу и добиваться, чтобы ее ежедневно мыли, требовать от каждого красноармейца чистить сапоги, обеспечивать, чтобы каждый командир писал приказы без ошибок, проверять, чтобы они были точно переписаны, отправлены получателю и четко исполнены»[167]. И если в Красной армии существовал такой педантичный и бескомпромиссный командир, которого видел в своих мечтах Троцкий, то это был Жуков.

Еще одна черта выделяла его из сталинского окружения: он никогда не боялся говорить правду, как подчиненным, так и вышестоящим, даже если это были Тимошенко, Ворошилов или Сталин. В отличие от многих он никогда не бегал от ответственности, даже в самые тяжелые моменты Второй мировой войны. Ему были незнакомы сомнения или чувство бессилия, каким бы отчаянным ни казалось положение. Скромность тоже была ему чужда. Его тщеславие порой граничило с ребячеством. В 1940 году, назначенный на высокий пост, он получил для вычитки очередной номер ежедневной военной газеты «Красная звезда», где был напечатан его портрет, и вызвал главного редактора: «Я здесь выгляжу лысым. У вас столько хороших художников. Не могли бы вы это исправить?»[168]При крайне высоком мнении о собственных достоинствах, Жуков всегда умел признавать чужой талант: Рокоссовского, Василевского, Антонова и многих других офицеров, встреченных им за время службы. Он редко ошибался в выборе помощников.

Был ли он несправедлив в своей жестокости? В меньшей степени, чем о том пишут. Историк Валерий Краснов[169]приводит в своей работе приказы, подписанные Жуковым в бытность его командиром 39-го кавполка. 23 август 1923 г.: выговор командирам, подающим рапорты о наложении на красноармейцев дисциплинарных взысканий, не давая при этом подробного описания проступка и не указывая смягчающих обстоятельств. 21 февраля 1926 г.: двое суток ареста командиру, ударившему бойца. 6 марта 1926 г.: запрет командирам требовать для себя лучшего питания, если одновременно не улучшается питание для рядовых. 6 мая 1926 г.: приказ командирам с запретом проводить строевые занятия в праздничные дни.

Это сочетание никогда не подводившего здравого смысла, железного характера и понимания современной войны и сделало Жукова победителем рейха. Но Рокоссовский был прав, говоря о его чудовищном самолюбии: этот его недостаток объясняет многие бесславные поступки Жукова во время войны, в отношениях с другими военачальниками, даже во время проведения крупных операций.

В своих «Воспоминаниях» он признаёт свою грубость и сожалеет о ней: «Меня упрекали в излишней требовательности, которую я считал непременным качеством командира-большевика. Оглядываясь назад, думаю, что иногда я действительно был излишне требователен и не всегда сдержан и терпим к проступкам своих подчиненных. Меня выводила из равновесия та или иная недобросовестность в работе, в поведении военнослужащего. Некоторые этого не понимали, а я, в свою очередь, видимо, недостаточно был снисходителен к человеческим слабостям»[170]. В разговоре с историком Виктором Анфиловым он более прямо выражается о своей резкости: «Малейшее упущение в работе или в поведении приводило меня в бешенство. […] Я действительно был не слишком терпим к человеческим слабостям»[171].

Крокодиловы слезы, старческие сожаления? Может быть. Был ли Рокоссовский более человечным? Ему создали такую репутацию. Но он тоже приказывал расстреливать. Чтобы спорить со Сталиным, чтобы удержаться на краю пропасти, когда, казалось, все вот-вот рухнет, вежливость и доброта Рокоссовского подходили плохо. Надо было внушать ужас и одновременно обнадеживать, то есть надо было командовать. Нужен был Жуков. Вплоть до 1943 года он на голову возвышался над целой толпой посредственностей в высшем командовании Красной армии.

В феврале 1931 года Жуков с Александрой и двухлетней Эрой переехал в Москву. Семье предстояло ютиться в двух крохотных комнатах в большом деревянном бараке для военных в Сокольниках. Жизнь в Москве в те годы была тяжелее, чем в провинции, как свидетельствует в своих беседах с Симоновым Александр Василевский, будущий маршал и будущий свекор Эры, старшей дочери Жукова: «К тому времени командирам полка – а я был командиром полка в Твери – были созданы хорошие условия, было решение, по которому все мы имели машины – „фордики“ тогдашнего выпуска, каждый командир полка имел, получали квартиры – в одних случаях отдельные квартиры, в других даже особняки, имели верховую лошадь, имели, кроме машины, выезд. И вот после всего этого меня назначили в Управление. и сообщили адрес, где я буду жить. Поехал я в Сокольники, нашел этот дом – новые дома с тесными квартирами, нашел свой номер квартиры – квартира из нескольких комнат, мне отведена одна, а нас четверо: я, жена, теща, сын [Юрий, в будущем муж Эры Жуковой]». Жизнь советских людей в эти времена форсированной индустриализации была действительно голодной, скудной и тяжелой. Не хватало жилья, инфраструктура была слаборазвитой, продовольствие распределялось по карточкам, как во время войны.