такого факта. Прерывает краевое телевидение свои передачи, и диктор объявляет: все, кто купил вино такое-то – не употреблять, срочно сдать.

Кто-то хлебнул – и перекинулся, значит. Да не один. Галоши только сбрякали…

Однако, возможно, до хлебания дело и не дошло. Я не знаю, в каких эпитетах оценивать вкус "Яблочного", но аромат… А – ро – мат! Ровесники не дадут соврать: если бутылка открывалась даже в соседней комнате, через несколько секунд вы ощущали, чувствовали та-а-кую страшную, липкую вонищщу!

Вот говорят: скунс в Америке, скунс-вонючка – люди в обморок падают.

Ерунда, скунс. "Яблочное" – мировой рекордсмен!

А "Солнцедар"?! Всё перечисленное – в одном флаконе. Плюс отходы химического производства – народ всерьез так считал! Мужики какое-то время его попили – потом не стали. Безо всякой газеты…

А у коньяка, что в медалях сплошь, кроме украшения праздничного стола имелась дополнительная функция. Одна моя родственница работала в "столице БАМа", Тынде, диспетчером автобазы. Рассказывала: перед получкой, загодя, начальство давало команду, и в магазинах с полок убиралось всякое спиртное – оставался только дорогой коньяк. Чтобы работяги быстрее пропили свои деньги. Автобаза не работала. Коньяк в общаги тащили сумками, сетками – и несколько дней шла смертная пьянка. Мужа родственницы где-то там и убили…

А нынешняя пьянка – в стране в целом – это детские игры в песочнице, по сравнению с 1970-то годами…

Не верили ни в бога, ни в черта, ни в коммунизм. И в смерть не верили, ничего и никого не боялись. Отсюда – свирепые, бессмысленные, беспричинные пьяные драки на улицах, где запинать толпой одного – плевое дело.

Не верили, не боялись, не просили… И просить ничего не надо: зарабатывали. И на любимые свои мотоциклы – тоже. Сколько парней разбилось, гоняя по ухабам на "ижах", "юпитерах", "явах", "уралах" – армия…

…Писатель Василий Росляков, один из рассказов в сборнике 1977 года. На сельском кладбище.

"И что меня поразило – молодежь, всё молодые больше на портретах. Такие парни крепкие, с зачесами, с челками, при галстуках, значки на пиджаках, глядят на меня с разных могил, как будто разбросали их с Доски почета, такие все ударники, такие бравые, по-разному интересные. Поверить невозможно, что все они лежат в этих могилках, под землей. Что же это за мор такой пал на молодых парней и мужчин? Ничего не пойму.

Я спрашиваю, что же это такое.

Убился на мотоцикле, другой на машине, третий с мотоциклом прямо в речку с кручи влетел, а то еще на столб наскочил, на грузовик, на акацию, на черт знает еще на что. Вот она, водочка, самогоночка, вот она… Кто ее только выдумал. Никогда не думал, чтобы столько хороших людей уносила она раньше времени".

Но в целом рассказ оптимистичный, добрый, и последняя строка заканчивается такими словами: "…как бы лучше устроить жизнь в этом большом доме". В Советском Союзе, в нашей стране, значит.

Думали, всё переживем.

И вот такой провал…

Из газет:

– В России европейская рождаемость сочетается с африканской смертностью.

Это – 1990-е годы…

Листаю газетку – то и дело попадаются объявления о приеме на работу, типа: «независимый бизнес! достойная зарплата! карьерный рост!» Ну, а главное: « работа в офисе!».

За километр нужно обходить эти «офисы» и «независимый бизнес»! В лучшем случае там сидят придурки, которые и сами быстро оказываются на мели, и людям ничего заплатить не могут.

Но это – редко. Почти всегда – такая фантастическая, фантасмагорическая мразь… Ловят наивных людей, всяких бедолаг – и обдирают дочиста. На пушечный выстрел нельзя приближаться! И очень скверно – через биржу труда, то есть службу занятости, многие влипают в этот «независимый бизнес». И еще, что мне особо знакомо: это могут быть и… те же газетки-газетенки, где и всегда-то было всякого сброду полно, а уж сейчас… Сейчас там – еще и хозяйчики, совсем не безобидный сброд, а хищники, зверье. Вроде бы – редакция, а по сути – тот же «офис», «независимый бизнес»!

Многие десятилетия на Лермонтовском проспекте находился пустырь. Стояла когда-то здесь пивнушка-стекляшка, а рядом – бурьян да кусты. Очень удобно справлять малую нужду.

Пришли другие времена, исчезла пивнушка, пустырь обнесли бетонным забором, и даже какой-то фундамент заложили. Шел год за годом, год за годом – и снова бурьян да кусты, а в кустах бомжи. Нужда большая, нужда малая, всякая.

Но вот несколько лет назад пустырь преобразился: понагнали сюда строительной техники, и работа закипела. Выдрали старый фундамент, заложили новый, гораздо больше прежнего. И начали как в сказке расти этажи – первый, второй, третий… Всего построили шесть этажей, покрасили, табличку повесили. Билдинг! Я, проходя мимо, табличку прочитал: налоговая инспекция, номер такой-то. Немалый номер! Значит, где-то есть и номер первый, второй, третий… седьмой, восьмой, и так далее? Столько же этажей? Времена, однако!

Прошло время, я думать об этом забыл. А тут как-то мне надо было отнести в одну контору бумажку – тоже по Лермонтовскому проспекту, до канала Грибоедова, и чуть направо. Подходя к нужному адресу, я приятно удивился: огромное старинное здание, много лет стоявшее в запустении, облезлое и обшарпанное, вдруг преобразилось, и даже окна электричеством сияют – притом все до одного! Что за труженики тут поселились? Подхожу, читаю табличку: ба! Еще налоговая инспекция! Подхожу к дверям – очумело смотрю: еще две таблички, еще две налоговые инспекции! Итого в этом здании три: две под номерами, местные, значит, а еще одна – межрегиональная.

Захожу – обстановка серьезная: офицерская вахта, суровый контроль. Иду по этажам, и видно, какие большие миллионы в это здание вбухали: всё новое, крепкое, капитальное, мрамор и гранит, всё сияет и блестит. Однако, уже закрадывается вопрос: а на кой всё это черт? Если другая, подобная контора – в нескольких минутах ходьбы?

Иду по коридору. Сколько же всякого канцелярского люду! Поистине – сто тысяч одних курьеров! Начальники попадаются: благостно-важные физиономии…

Дальше, дальше… И заблудился. Вхожу в какую-то приемную – думаю, спрошу. И нарвался. Старая канцелярская крыса, еще старой закалки, райкомовско-исполкомовской, облила таким холодом, таким откровенным презрением… Это уж потом я сообразил: начальница канцелярии – не секретарша! С полу-взгляда поняла: я – не начальник, и не важный налогоплательщик, и вообще никто. С ее точки зрения…

Обратно возвращался по Измайловскому проспекту, это параллельно Лермонтовскому,