У Тани задрожали губы. У Бобки задрожали губы.

– Но мы попытались, – сказал Шурка. И тоже заплакал.

– Давайте сахар съедим. А то обратно не дойдем.

Уселись прямо на пол. Казалось, сели на ледяную плиту. Таня развернула узелок. Захрустели сахаром.

Шурка почувствовал, что больше не расстраивается из-за исчезнувшей калоши. Совсем. Чудеса!

– Я бы килограмм сахара мог съесть! – сообщил он.

– А я бы его полила маслом, перемешала и съела бы ложкой.

– Таня, неужели я не хотел есть кашу? – не мог поверить Бобка. – Я знаешь что думаю? Я на самом деле ее съел! Просто забыл.

– Ничего, Бобка. Забыл и забыл, – великодушно согласилась Таня.

– Тань, пошли завтра в школу.

Сестра ощетинилась:

– Нет.

– Да ладно тебе… А обед?

– А мы еще что-нибудь сменяем.

– А почему у дворничихи есть сахар, а у нас нет? – подал голос Бобка и перекатил тающий кусок за другую щеку.

– Тань, ну нельзя менять до бесконечности.

Молчание. Только чмокал Бобка: он сахар не грыз, а рассасывал, чтобы хватило на дольше.

Сверху посыпалась искристая снежная пудра. Упало несколько хлопьев. Ветер пролетел по коридору.

– Тихо.

В открытую дверь слышались шаги на лестнице. Медленные. Шаг. Тишина. Шаг. Тишина. Шаг. Шаг. Шаг. Кто-то прошел по площадке. И опять тишина. Наверно, человек изучал фамилии жильцов. Притом что дверь стоит нараспашку.

– Нет здесь никого, – пробормотал голос. И без надежды позвал: – Есть тут кто?

– Есть! Есть! – крикнула Таня.

Поднялась. Помогла встать Бобке.

– Кто?

– Есть. Мы.

На площадке стояла девушка в меховой куртке. Через плечо у нее была перекинута на ремне сумка, в руках она держала посылочный ящик.

– Вы здесь живете? Квартира тридцать четыре?

И тут увидела небо вместо потолка. Голубовато-золотистое, как бывает в хороший зимний день.

– Квартира тридцать четыре, – подтвердила Таня. – А вам кого?

– Вы здесь не живете, – отрезала почтальон. – Не стыдно тебе врать, девочка? Играть здесь нельзя. Не видите, что ли, – аварийный объект. А ну уходите.

Но Шурка уже узнал ящик.

– Прокофьева! Вера! Прокофьева! – завопил он от испуга, что девушка сейчас уйдет.

Таня и Бобка смотрели на него ошалело. У Бобки замер за щекой тающий кусок, он шумно проглотил слюну.

Надпись на ящике была жирно перечеркнута красным крест-накрест. А в кривоватом овале, решительно отчеркнутом тем же карандашом, значились фамилия и имя тети Веры.

– Прокофьева Вера отправляла!

Почтальон сомневалась. Но посылка оттягивала ей руки. И не хотелось думать, что тащилась по лестнице зря.

– С Главпочтамта! – довершил Шурка.

И лицо ее смягчилось.

– Ладно. Похоже, не врешь. Адресат выбыл, – официально сообщила она. – А играть здесь нельзя.

И бухнула ящик на пол.

– Красноярский край? – нахмурила брови Таня.

– Это где? – заволновался Бобка. И даже дернул Таню за жилет.

Без толку. Его не слышали. Теперь и Шурка, и Таня разглядели на ящике, под жирными красными линиями крест-накрест, выведенное тети-Вериным почерком мамино имя.

Шурка зубами стащил варежки. Вцепился в край рогожки. Надкусил. Дернул – не поддалась.

Таня бросилась к нему.

– Погоди.

– Ты что?

– А вдруг там… Мы же не знаем…

Шурка только отмахнулся. Наступил ногой на рогожку, обеими руками потянул на себя. Рогожка затрещала, посыпались коричневые кусочки сургуча. Оба остановились. Сероватый посылочный ящик был неприступен, как гробница фараона. Блестели шляпки глубоко вбитых гвоздей. Шурка попробовал ногтями – бесполезно.

Поднять этот ящик они, может, и смогли бы, но унести – точно нет.

– Постой, – нисколько не приуныла Таня. – А мы сделаем как орлы.

– Чего?

– Вы с Бобкой идите вниз.

– А ящик?

– Нет. Не идите, – Танины мысли, похоже, лихорадочно прыгали. – Сперва помогите ящик выпихнуть на площадку.

И все трое стали толкать ящик, прямо взмокли. Он оставлял за собой снежную борозду, скрипел по деревянному полу, норовил поцарапать своих завоевателей. Коленки тряслись от слабости. На гладкой площадке дело пошло живее.

– Идите вниз, – велела Таня.

– Зачем еще?

– Да брось ты мишку здесь, Бобка!

Бобка одной рукой держался за прутья (до перил он не доставал), другой прижимал к себе мишку. Ноги он переставлял со ступеньки на ступеньку: шаг, передышка, еще шаг.

– А ты?

– А я, – загадочно ответила Таня, – буду орлом.

Наконец они спустились.

– Вы уже там? – эхом запрыгал по лестничной клетке Танин голос.

Шурка задрал голову: лестница завивалась вверх, как раковина моллюска.

– Мы тут.

В самой середине завитка мелькнуло Танино лицо.

– Готовы? Уйдите!

– Так придите или уйдите? – рассердился Шурка. Борьба с ящиком измотала его. Слабость в коленках все не проходила.

– Уйдите! – замахала рукой Таня.

Шурка с Бобкой отступили под лестницу. И в тот же миг – бах! Крак! Казалось, ровно в центр площадки угодила бомба.

Танин голос сверху позвал:

– Получилось?

Ящик лежал на площадке, весь какой-то осевший, рейки лопнули от удара. Крышка отскочила.

– Орлы так раскалывают черепах, – сообщила сверху Таня. – Не смотрите там без меня! Я спускаюсь!

Одну пачку печенья съели сразу. Сушеные яблоки и изюм рассовали по карманам.

– Мамочка, – радовались все трое, – миленькая…

Печенье – за пазуху. Таня задрала пальто, потом платье, завязала подол узлом на животе: туда ссыпали конфеты. В застегнутом с трудом пальто Таня сделалась негнущаяся. Витамины Шурка засунул за резинку рейтуз. У всех троих пот бежал по спине.

Рукавицы натянули на Бобку: они дошли ему до локтей, даже выше, руки сразу стали неповоротливыми.

– Брось ты этого мишку!

Но Бобка как-то исхитрился и заткнул мишку себе под мышку.

Шурка первым сказал то, о чем думали все трое: