Шурке захотелось сказать ей что-то хорошее.

– Здорово вы придумали – с санками.

Санок в этом году Шурка еще не видел. Он каждый год загадывал, когда встретится первая бабочка и когда первые санки.

Женщина повернула остренькое носатое лицо. Она то ли не расслышала из-за толстого платка на голове, то ли и сама, как Шурка в школе, слышала только «бу-бу-бу», как из-под воды.

– Нам бы тоже вот Бобку… – начал Шурка.

– Мы все сдохнем. Сдохнем, – вырывался изо рта у женщины пар. И веревка опять выпала у нее из рук.

– Да иди ты уже, Бобка! – слезливым голосом воскликнула Таня и подтолкнула Бобку в спину. – Мы совсем так окоченеем с тобой.

Она запыхалась. Холод был самый что ни на есть ленинградский – ветреный и мокрый. Пробирало до костей. Бобка старательно топал, но почти не сдвигался с места. Хотелось опрокинуть его и просто покатить, как шар.

– Давай я буду толкать его в спину, – предложил Шурка. – А ты тяни.

Дело и правда пошло быстрее.

«Сдох-нем… сдох-нем…» – хрустел под ногами снежок. Шурка перепугался, поднял наушник шапки; за ухо тотчас цапнул мороз. Хруст снова стал нормальным снежным хрустом.

– Ты что это раздеваешься? – обернулась Таня. – Не отставай.

Вскоре все трое выбились из сил. Остановились отдышаться.

Бобка смотрел пристально. Вокруг глаз у него голубели тени. Непонятно только, на коже они проступили или их отбрасывал голубоватый вечереющий воздух.

– Знаешь что, Шурка? Давай съедим твой бидончик прямо сейчас. Я больше не могу.

Таня принялась снимать с плеча веревку. У Шурки заныло внутри: «Если бы не я, Таня сидела бы в тепле и трескала хлеб с маслом».

– Да помоги же ты мне его снять! – раздраженно приказала сестра. – Что ты стоишь как пень!

– А я гадость сделал, – подал голос Бобка. И остановился.

Руки с веревкой замерли.

– Чего? – опешила Таня.

Оба смотрели на него.

– Гадость.

И опять умолк.

– В штанишки написал? – сочувственно подсказала Таня. – Не страшно. Пойдем только быстрее, а то замерзнешь.

Но Бобка не пошел. Зашевелил бугорками, на которых еще не было бровей. Обиделся.

Шурке захотелось стукнуть Бобку, чтобы слова из него выскакивали побыстрее. Но он тотчас опомнился: «Да что это с нами всеми такое!» Терпеливо присел перед Бобкой на корточки и спросил:

– Какую гадость, Бобка?

– Я кашу не съел, – заявил Бобка.

В детском саду им давали обед.

– Ее у тебя отобрали? – быстро догадалась Таня и еще быстрее разозлилась: – Кто? Воспитательница? Большие дети? Ну я им задам!

Бобка прошел вперед, оставив Шурку сидящим на корточках.

– Я сам не съел, – заверил он Таню.

Она уставилась на него своими серыми глазищами. Быть такого не могло.

– Тань, дерни меня за воротник, – вдруг попросил Шурка.

– Ты чего?

– Дерни.

Шурке стыдно и страшно было сказать: он почувствовал, что сам не может встать.

Таня вздохнула, но дернула. Помогло.

Бобка смотрел на них молча.

– И что же ты с ней сделал? – опять занялась им Таня.

– Я вылил ее в калошу. Тети-Верину. И засунул под кровать. Пока ты не видела.

Шурка почувствовал страшную усталость.

– Опять врет. Идем уже домой.

– На старой квартире, – уточнил Бобка. И добавил удивленно: – Полную калошу!

Таня придержала брата.

– Погоди, Шурка. Кажется, на этот раз он не врет.

За большие бронзовые часы, на которых восседали голые дамочки, дворничиха дала им пять кусков сахара. Часы эти стояли у Парамоновых на комоде.

– Бублик, стереги дом, – приказала Таня.

О том, что надо стеречь самого Бублика, вслух они не говорили.

– Зарой его получше, – посоветовал Шурка.

– Не учи ученую.

Таня навалила сверху половик. Теперь на кровати громоздилась гора. Никто бы не догадался, что под ней, в пещере, спрятан тощий облезлый пес.

Дверь Таня заперла.

День выдался золотисто-розовый. Снег был уже не серый, а хороший – пушистый, молодой, и шагать было легче.

– Полная, говоришь, калоша? – все повторяла Таня.

Бобка подтвердил. Как герою дня, ему позволили взять мишку с собой.

– Точно не выдумываешь? – опять переспросил Шурка.

Ответила Таня:

– Точно! Я помню, он меня за солью услал. А сам – в калошу. Вот молодец! – ликовала она. – Какой умный!

Бобка расцвел.

– А я еще: Таня, и варенья!

– Да! Вот хитрец!

– А я еще: Таня, а теперь какао! – радовался Бобка.

– И какао! – наконец поверил и Шурка.

Каша тогда была не то что нынешняя. Она была густая. Таня даже зажмурилась, предвкушая. Ну и что, что каша засохла. Во-первых, ее можно размочить. А во-вторых, можно расколоть на кусочки и есть как сухарики. С вареньем-то и какао.

Болтать быстро перестали – берегли силы, только посматривали по сторонам. Искалеченные дома делали вид, что им не больно. Деревья опушились инеем. Он оставался нетронутым: птиц давно не видели. Не было в городе птиц. Улицы застилало ровное снежное поле – ни тротуара, ни мостовой. Только протоптанная посредине тропинка. Прохожие брели молча и не смотрели по сторонам. Бобка старался ступать в Танины следы, Шурка – в Бобкины.

Вскоре показался их прежний дом. Он был не так страшен, как помнилось. Вырванный кусок стены заделали фанерой. Снег на карнизах, на зубьях кирпичей придавал дому умиротворенный вид. Протоптанная тропинка вела к парадной. Значит, здесь жили.

– Тань, а если они уже нашли калошу? – забеспокоился Шурка.

– Ее можно найти только если знаешь, что там калоша. Никто не станет специально искать под кроватями калоши с кашей, – бормотала сестра.

Запыхиваясь, они поднимались по лестнице – она почти не пострадала. Таня толкала Бобку перед собой. Пару раз он выронил мишку. Но поднялись все-таки довольно быстро.

В приоткрытую дверь квартиры намело инея. Коридор был полон морозного света.

– Это была не бомба, – сказал Шурка. – Мы думали – бомба, потому что не разбирались. Теперь ясно видно – снаряд.

Сквозь дыру виднелся флигель соседнего дома. Вместо потолка было небо. Комната оказалась совершенно пуста. Калоши не было. Потому что и кровати не было.