Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я сама всю жизнь проработала на железной дороге, муж покойный у меня почетный железнодорожник, оба сына машинисты, да и вообще вся Левошинка – это бывший поселок путевых обходчиков и ремонтников. И вот теперь мы остались без электрички. Не заслужили.
Раиса Дмитриевна говорит громко, пытаясь перекричать «ахтунг», поэтому в ее интонации возникает иллюзия оптимизма.
– О! Вон, церберы наши идут.
Цербер – это не только пес, охраняющий царство мертвых. Это еще и частное охранное предприятие, которое после подрыва «Невского экспресса» занимается охраной путей. Впрочем, пока на всех станциях, где я был, обходчики мне говорили, что перетруждаться эти люди не любят, и увидеть их – большая удача. Но на Левошинке, по словам Арсеньевой, они появляются регулярно. Это два мужика с тусклыми глазами и потрепанными лицами. Один помоложе, другой повзрослее. Говорят, что на их десятикилометровом участке пока все спокойно. Отношение к «Сапсану» – хорошо скрываемое раздражение. Скрываемое – потому что за его охрану им все-таки платят. А раздражение – потому что они из соседнего села.
– А вот и он, – хихикает тот, который помоложе. – Больной зуб!
На горизонте появляется моргающая белая точка. Сегодня безоблачное небо, но точка еще ярче, чем дневной свет. Этот птичий глаз стремительно приближается, увеличивается в размерах, перестает моргать. Во мне просыпается кролик, я начинаю понимать тех людей, которые прыгают с платформ в снег, я хватаюсь за перила, но не для того, чтобы меня не унесло вихрем, а чтобы заставить себя не убежать. Раиса Дмитриевна уже отскочила к зданию вокзала, один из церберов остался посередине платформы, демонстративно повернувшись к поезду спиной. В его глазах – смесь восхищения и презрения. Поезд бесшумно проносится сквозь Левошинку за доли секунды, сверкнув своим невидящим глазом. Больше всего это похоже на сцену из голливудского фильма, когда некто или нечто прорывается из одной реальности в другую, сотрясая пространство. Еще несколько секунд после «Сапсана» в воздухе висит его хрустальный силуэт из мелких мокрых льдинок. Потом этот призрак с мелодичным шорохом осыпается на рельсы. У Раисы Дмитриевны глаза горят, как будто она только что прыгнула с парашютом. У меня тоже. Заставить людей ненавидеть такой красивый поезд – очень сложная задача. Но нет на свете ничего невозможного.
...
Когда ты живешь в большой стране, трудно в деталях понимать то, что в ней происходит.
Сегодня ты на Урале занимаешься темой наркомании, завтра в Саратове расследуешь коммуналку, послезавтра сравниваешь жизнь на Курилах и в Японии, а вчера и вовсе наблюдал трудовые будни в публичном доме. В голове получаются микс и какофония.
Поэтому федеральному репортеру неплохо бы иметь некий регион-якорь, регион-полигон, регион-объект для особого изучения.
Ведь невозможно изучить целое – особенно если оно так велико, как Россия. Зато можно взять у этого целого характерную часть и исследовать ее, расширяя свои познания о целом.
Завести в этом регионе друзей в самых разных сферах: журналистика, образование, бизнес, политика, церковь, правоохранительные органы.
Часто туда ездить – ив командировки, и просто так.
В общем, вести вялотекущую оперативную работу.
У меня, как, наверное, уже многие успели заметить, таким регионом на данный момент является Тверская область. В девяностых годах моим якорем была Воронежская область. Это не потому, что я волевым образом их себе выбирал. Просто так получалось: завелись друзья, знакомые, одна тема тянула за собой другую.
И у вас будет так же: как только вы начнете регулярно репортерствовать, почувствуете, как тот или иной регион начнет затягивать вас в свою орбиту. Не пугайтесь. Скорее всего, это просто ваш будущий «полигон».
* * *
...
Если вы общались с человеком полтора-два-три часа, а когда ушли, вдруг вспомнили, что забыли спросить самое важное, – не расстраивайтесь и не перезванивайте.
Это нормально.
* * *
...
Когда пишешь, очень важно, чтобы каждый абзац не догадывался, о чем будет следующий.
А каждый следующий абзац не помнил, о чем был предыдущий.
* * *
...
Я, когда сажусь писать, никогда не составляю план текста.
Максимум – накидываю просто инвентарный список того, что есть в наличии: герои, эпизоды, идеи.
Потому что процесс написания – это не техническое исполнение задуманного. Писанина – она одновременно и исполняет замысел, и формирует его. Это похоже на решение задачки, ответ которой неизвестен. Если он будет известен, то это уже не математика, а фигня какая-то.
Хороший текст, написанный по предварительному сговору с самим собой, легко отличить от хорошего текста, написанного без всякого плана. Второй вариант – он пишется, конечно, мучительнее, но получается всегда ярче и парадоксальнее. И при этом, как это ни странно, – логичнее, адекватнее и честнее. Потому что план составляется умозрительно, под воздействием множества внешних факторов. А во время писанины все реально: те элементы, которые в голове автора вроде бы дружили друг с другом, на бумаге никак не хотят, зато они легко входят в контакт с другими элементами и образуют неожиданные кристаллы.
Но повторяю: не стоит воспринимать мои соображения как прямое руководство к действию. Многие из них слишком тесно завязаны на особенности моей персональной нервной системы.
* * *
...
Вот Юля Вишневецкая спрашивает: что делать, если пишешь, пишешь и вдруг – затык?
Насколько я понимаю, затык – это не то же самое, что приступ аграфии. Боязнь чистого листа предполагает наличие чистого листа. А затык – это когда ты уже много чего написал и вдруг понял, что в тупике и дальше продвинуться не можешь.
Если это не банальное обострение лени, то, скорее всего, такой затык означает то же самое, что означает затык в решении математического уравнения. А именно: где-то ранее вы сделали неверный шаг и пошли по ложному пути. Уступили каким-то своим иллюзиям, решили польстить собственному мировоззрению, поддались эмоциям – одним словом, соврали. В этом случае надо просто вернуться назад и внимательно проанализировать узловые смысловые моменты, а еще лучше – проговорить их с другим человеком, желательно не единомышленником.
Но возможен и другой вариант: никакого ложного пути не было, просто на стадии сбора впечатлений и информации вы понадеялись на энергию фактуры, а потом вдруг поняли, что тема гораздо серьезнее и в ее решении вы дошли до того уровня, на котором вам требуются новые знания, а их нет. В этом случае бывает очень полезно отложить писанину в сторону и встретиться с каким-нибудь экспертом, почитать что-нибудь важное на эту тему. Именно такой затык, к примеру, случился у меня при написании репортажа «Саратов должен быть разрушен». Преодолеть его удалось благодаря общению с Владимиром Соколенко – преподавателем местной Академии права, кандидатом философских наук, человеком, который изучал проблему угасания и расцветания городов. Он помог мне расширить амплитуду восприятия темы репортажа, в результате тот огромный объем разрозненной информации и впечатлений, которые я получил на местности, обрел и форму и содержание.
