Следовало еще решить, как быть с Беком. Старик пребывал в полубессознательном состоянии, но, когда к нему подошли, очнулся и попросил дать ему другое оружие.

– Если и на этот раз ничего не получится, – слабым голосом пробормотал он, – прошу вас, помогите мне.

Бек сделал еще один выстрел, который снова оказался неудачным.

– Помогите старику, – сказал Фромм.

Эту «честь» предоставили сержанту, который обнаружил старого генерала без сознания и застрелил его выстрелом в шею[50].

А в это время внизу во дворе Клаус фон Штауффенберг громко крикнул «Да здравствует наша священная Германия!» и рухнул на землю под огнем верных служак Ремера.

Ужин закончился, свечи догорели. Клюге, чувствуя скорее облегчение, чем гнев, провожал Штюльпнагеля к выходу. Он говорил очень медленно, стараясь, чтобы каждое слово запечатлелось в памяти собеседника.

– Вы должны немедленно ехать в Париж и освободить всех арестованных. Ответственность за это лежит только на вас, на вас лично.

– Мы не можем повернуть назад, господин фельдмаршал, – сухо сообщил Штюльпнагель. – Обратной дороги попросту не существует.

– На карту, – вмешался Хофакер, – поставлена ваша честь, господин фельдмаршал, а в ваших руках – честь армии и жизни миллионов.

– Если бы только свинья сдохла, – цинично заметил Клюге.

Фельдмаршал проводил офицеров во двор, где их ожидали машины.

– Считайте, что с этого момента вы освобождены от своих обязанностей, – сказал он и, секунду подумав, добавил: – Переоденьтесь в гражданскую одежду и постарайтесь исчезнуть.

Штюльпнагель проигнорировал добрый совет и официально отдал честь хозяину. Фельдмаршал слегка поклонился, но не пожал офицерам руки, как он обычно поступал, и вернулся в замок.

Аресты в Париже начались в десять тридцать. Их производили военнослужащие ударных частей гарнизонного полка под надзором коменданта Парижа генерала Бойнебурга, его заместителя генерала Бремера, начальника штаба полковника Юнгера и командира гарнизона полковника Кревеля. Ни один из них не являлся членом Сопротивления, но они понимали и одобряли все, что делали. Когда на город опустилась темнота, солдаты и офицеры собрались под тенистыми деревьями Буа-де-Булонь. Было решено, что парижанам не стоит видеть, как немцы арестовывают немцев в оккупированной столице. Для кадровых военных эсэсовцы были «черными ублюдками», и их арест говорил о близком окончании войны, а о чем солдат может мечтать сильнее, чем о возвращении домой.

Стремительный удар был нанесен ночью. В результате было арестовано около 1200 человек, занимавших ключевые посты в СС и гестапо. При этом не было сделано ни единого выстрела. Ни эсэсовцы, ни гестаповцы не оказали сопротивления, и уже к полуночи все было кончено. Правда, нескольким офицерам все же удалось прорваться сквозь оцепление и передать сигнал тревоги в Берлин. Но только помощи оттуда не последовало. Операция в Париже оказалась образцом, которому Берлин мог только завидовать.

В комнате номер 405 роскошных офицерских апартаментов в отеле «Рафаэль» собрались соратники Штюльпнагеля. Офицеры чувствовали все возрастающую тревогу. В Берлине происходило что-то непонятное. Информации не было. Около девяти часов вечера из Ла Рош-Гийон позвонил Штюльпнагель и сказал, что разговор с Клюге не дал результата. Звонков становилось все больше, и заговорщики почувствовали, что остаются в изоляции. Представители военно– морского флота и военно-воздушных сил в Париже уже имели категорический приказ не подчиняться указаниям Вицлебена из Берлина, а подразделения безопасности ВВС даже предприняли попытку прекратить аресты эсэсовцев, поскольку считали, что их производят члены французского Сопротивления, одетые в немецкую форму. Неразбериха усиливалась. В Ла Рош-Гийоне и Сен-Жермен-ан-Ле надрывались телефоны. Звонили из всевозможных парижских штабов армии, авиации и флота. Дежурные офицеры, ничего не слышавшие о заговоре, не могли разобраться в потоке следовавших друг за другом приказов, в котором одни отменяли другие. На все вопросы и требования объяснений они не могли дать вразумительного ответа. Клюге и старшие офицеры западной группы войск в Ла Рош-Гийоне совещались с военным губернатором Франции.

– Вы здорово попали, – сказал дежурный офицер из Сен-Жермен-ан-Ле полковнику Юнгеру, находившемуся в штабе коменданта города в Париже.

В одиннадцать часов на четвертый этаж отеля «Рафаэль» взбежал полковник Линстов. Он так запыхался, что не мог говорить, и остановился в дверях комнаты 405, стараясь унять бешеное сердцебиение и перевести дух.

– В Берлине все кончено, – обретя дар речи, выкрикнул он. – Только что звонил Штауффенберг. Он сообщил ужасные новости. Убийцы уже выламывали дверь его кабинета.

Гонцу дали воды, он слегка ожил и снова отправился в соседний отель «Мажестик» на поиски новой информации. Он уже сообщил Блюментриту в Ла Рош-Гийоне, что на улицах Парижа вовсю идут аресты. Здания практически опустели, но телефонисты были за работой. В полночь к Линстову присоединился Бойнебург. Комендант явился, чтобы доложить Штюльпнагелю об успешном завершении арестов. Он нашел полковника в полном смятении, а поступающие новости были одна ужаснее другой. Офицерам оставалось только перейти улицу, присоединиться к своим коллегам в отеле «Рафаэль» и ждать приезда Штюльпнагеля. А пока Бойнебург распорядился не отменять приказы об освобождении арестованных.

Офицеры находились в гостиной отеля «Рафаэль», когда прибыл Штюльпнагель. Его лицо горело, а руки оставались ледяными.

После смерти Штауффенберга Фромм разослал сообщение следующего содержания: «Путч, организованный безответственными генералами, подавлен. Все лидеры расстреляны. Приказы, подписанные генерал-фельдмаршалом фон Вицлебеном, генерал– полковником Гепнером, генералом Беком и генералом Ольбрихтом, отменяются. После временного ареста я снова принял командование»[51]. Он также произнес короткую, но помпезную речь с балкона как раз над тем местом, где только что были казнены четыре человека.

Теперь второй группе заговорщиков, арестованных на Бендлерштрассе, куда входили Петер Йорк, Ойген Герштенмайер и Бертольд фон Штауффенберг, предстояла отправка во двор – на встречу с расстрельной командой. Но прежде чем снова зазвучали выстрелы, прибыл Кальтенбруннер с категоричным приказом Гиммлера прекратить бессмысленное убийство ценных свидетелей. Приехавшие вместе с ним эсэсовцы надели на оставшихся в живых арестованных наручники и увезли с собой для допроса.