Но к тому времени, когда младший поселился в комнате старшего, все плавания и приключения остались позади. Теперь Генри был прикован к суше: за нищенскую плату переписывал бумаги в небольшой адвокатской конторе. Занятие тяготило его, но вновь выйти в море он уже не мог: был смертельно болен — легкие пожирал туберкулез.

Трудно сказать, что стало причиной болезни — наследственность или прежние лишения морской жизни. Впрочем, в ту эпоху, когда туберкулез и смерть от него были обычны, едва ли кто-то из жертв задумывался о причинах недуга. Пытался ли он как-то противостоять болезни? Лечился ли? Увы, ответ на эти вопросы один — отрицательный. Более того, Генри приближал неизбежную гибель хроническим алкоголизмом. Он пил почти ежедневно. В те годы, когда стакан джина стоил несколько центов, для того, чтобы забыться в алкогольном дурмане, денег нужно было совсем немного.

Правда, свою мансарду Генри удавалось покидать не каждый день. Когда случались приступы болезни, сопровождавшиеся кровохарканьем, у него просто не оставалось сил, чтобы встать с постели. В такие дни за старшим братом ухаживал младший — приносил еду, давал пить, развлекал разговорами… Немало, видимо, рассказывал и старший — о своих приключениях в Южной Америке, северных морях и в портах Средиземноморья.

Чем в эти месяцы жизни на Молочной улице был занят наш герой? Он нигде не служил и не предпринимал попыток найти работу. Это известно вполне достоверно. Редко выходил в город и почти не покидал мансарду. Скорее всего, время он делил между больным братом и поэзией — работа над произведениями сборника продолжалась: он сокращал, переписывал, переделывал, редактировал написанное. К тому же вел активную переписку с журналами, пытаясь хоть что-то опубликовать.

Судя по всему, переписка с редакторами периодических изданий была в основном безрезультатной. Единственным, кто счел возможным откликнуться на стихи Э. По, был Джон Нил, известный в то время литературный критик и писатель, редактор влиятельной «Янки энд Бостон литерари газетт» («The Yankee and Boston Literary Gazette»)[87]. В обзоре, опубликованном в сентябрьском номере журнала, он отметил стихи (очевидно, это была поэма «Аль Аарааф» или ее часть) такими словами: «Строки Эдгара Аллана По из Балтимора о „Небесах“ — пусть ему самому они и мнятся превосходящими все, что написано американскими поэтами, не считая несколько вскользь упомянутых безделиц, — есть малопонятная фантазия, хотя фантазия изысканная. Э. А. П. сможет до конца проявить свои способности, ему удастся сочинить прелестное, может быть, великолепное стихотворение. Здесь есть многое, что оправдывает такую надежду»[88].

Прозвучавшая похвала, скорее, обращена в будущее. Тем не менее она много значила для поэта. Не случайно много лет спустя в письме от 3 июня 1840 года он признавался Нилу, что тот стал «первым, кто придал импульс моей литературной карьере». И действительно, это был «импульс», который заставил По решительнее стучаться в двери издательств.

Вскоре его решительность увенчалась успехом (вполне возможно, свою роль сыграл и отзыв Нила). В письме от 18 ноября 1829 года поэт сообщает опекуну, что его поэтический сборник готовится к выходу в балтиморской издательской фирме «Хэтч энд Даннинг» «на самых выгодных условиях», что они обязались «отпечатать и предоставить мне 250 экземпляров книги».

Непонятно, о каких «выгодных условиях» упоминает поэт, — издатели не занимались благотворительностью. Какую-то сумму По, безусловно, заплатил за издание, но сколько — неизвестно. Интересная деталь: о предстоящем издании он пишет через месяц с лишним после принятия решения о публикации. И еще одна подробность: в предыдущем письме в Ричмонд (от 12 ноября) он не упоминает о своем успехе, но жалуется на полное безденежье, а в письме от 18 ноября благодарит за присланные ему 80 долларов. Можно предположить, что какая-то часть этих денег перешла к «Хэтч энд Даннинг». Во всяком случае, предположение это вполне логично.

Разумеется, деньги опекуна не предназначались издателям, а были даны на возвращение По в Ричмонд. Мистер Аллан, похоже, наконец решил, что существование пасынка вне дома обходится ему слишком дорого. К тому же теперь дальнейшее его пребывание в Балтиморе было лишено смысла — сентябрь давно минул, а известий из Вест-Пойнта не поступало. Значит, зачисление не состоялось.

Предполагалось, что тогда же, в ноябре, пасынок вернется «домой». Но этого не случилось — ни в ноябре, ни в первой половине декабря. По задержался в Балтиморе. Возможно, причина не была понятна опекуну, но нам она понятна: поэт ждал выхода своей книги.

И вот она вышла: «тоненькая книжка в одну восьмую листа в синем картонном переплете, с очень широкими полями и несколькими дополнительными титульными листами». Центральное место в сборнике занимали две поэмы — «Аль Аарааф» и «Тамерлан». Вторая была существенно переработана автором, изрядно сокращена (о чем мы уже писали) и снабжена посвящением Джону Нилу, который, как мы помним, сочувственно отозвался о стихах поэта на страницах своей газеты. За поэмами после небольшого предисловия следовали девять стихотворений. Четыре из них («Озеро», «Духи мертвых»[89], «Сон во сне» и «Тебя в день свадьбы видел я») в переработанном виде перекочевали из предыдущего сборника поэта.

Экземпляры книги По, судя по всему, получил в самом конце ноября — начале декабря. Вероятно, тогда же разослал их в журналы на рецензию. Сборник не получил широкого резонанса, на его выход в основном отозвались балтиморские издания. Впрочем, и их оценка была довольно сдержанной. Единственным исключением стал отклик влиятельной миссис Сары Хэйл, редактора филадельфийского «Гоудиз лэдиз бук» («Godey’s Ladey’s Book»), сравнившей строки По с творениями Шелли. Отзыв маститой критикессы появился на страницах журнала в январе 1830 года.

Что интересно: тогда же в письме троюродного брата поэта, Нельсона По[90], адресованном кузине и невесте (и будущей жене — кстати, тоже родственнице нашего героя) Джозефине Клемм, прозвучали такие слова: «Эдгар По опубликовал поэтическую книгу… Однако так наша фамилия еще и прославится». Едва ли Нельсон По, который и сам «баловался» писательством и трудился в одной из балтиморских газет («Baltimore Gazette and Daily Advertiser»), испытывал по-настоящему теплые чувства к родственнику. Да и ремарка несла отчетливо ироничный подтекст, но — вот ведь действительно ирония судьбы! — оказался прав. Хотя едва ли на самом деле подразумевал нечто подобное!