– О господи, – простонала она. – Лорд Блейкли…

Он поднял голову, его глаза зажмурены.

– Гарет, – произнес он.

– Что?

– Меня зовут Гарет. Не называй меня лордом Блейкли. Не сейчас.

Он наклонил голову близко-близко к ее лицу. Их дыхания сплелись в одно. Его рука, все еще зажатая между ее бедрами, поглаживала нежную кожу. Дженни дрожала от удовольствия и стыда за то, что он касается самых сокровенных участков ее тела.

Его глаза расширились.

– Скажи мне свое имя, – продолжал настаивать он.

– Никто не называл меня по имени уже двенадцать лет.

– Никто не звал меня Гаретом вот уже двадцать четыре года. Я не проживу еще одного дня, не услышав это имя.

Церковные колокола начали отбивать время. Это было первым событием внешнего мира, дошедшим до сознания Дженни. Тяжелая вибрация этих глубоких ударов пронеслась диссонансом волн страсти, возбуждаемых в ней его прикосновениями. Она начала считать удары. Один, два…

Его палец снова коснулся ее обнаженного соска.

– Господи Всемогущий, – исступленно прошептал он, уткнувшись в ее шею. – Пожалуйста, скажи мне свое имя.

Три, четыре, пять. Дженни сама звучала, словно тот колокол. Она постаралась припомнить все причины, по которым не могла открыть ему свое имя. Шесть. Почему она не может позволить ему, обнаженному и возбужденному, оказаться у себя в постели. Семь. Почему он не может войти в нее прямо сейчас, лишь раздвинув шире… Восемь. Колокола затихли.

Восемь часов.

Еще одно эхо, на сей раз уже в ее сознании. Эхо его слов, произнесенных в самом начале, еще на пороге ее дома.

Сейчас было восемь часов вечера.

Дженни внезапно распрямилась, в ужасе прижав к щекам руки.

– Нед!

– Нед?

Она почувствовала, как напряглись его бедра. Он резко вскинул голову, лицо перекошено от гнева. Его голос звучал ровно, отзвуки оскорбленного самолюбия были едва слышны.

– Меня зовут Гарет.

Дженни яростно замотала головой:

– Ваш кузен Нед.

Он выпрямился, спокойный и настороженный, словно крадущийся леопард. Он даже не моргнул. Но она почувствовала, как понимание настигает его, постепенно захватывая его мускулы. Сперва бедра, поддерживающие ее, потом плечи, руки. Наконец, она увидела, как темная сетка морщин проступила на его лице.

Он издал глубокий вздох.

– Нед. Ах да. Нед. Я совсем забыл. Я и вправду должен идти к нему?

Последний вопрос прозвучал в его устах, словно просьба несчастного ребенка. Однако он принял решение, не дав Дженни произнести ни слова. Она видела выбор в прямом и гордом развороте его плеч. Он выглядел так, будто уже взвалили на себя тяжелый вес мантии лорда Блейкли. Если сиятельный лорд сказал, что встретит своего кузена в восемь, следовательно, он должен увидеться с мальчишкой. Его непреклонная честь и ответственность не представляли ему другой возможности.

Она встала, освободив его от своего веса. Лорд Блейкли занялся приведением в порядок своего костюма – застегнул пуговицы, привел в некое подобие порядка свой фрак. Он старался не смотреть на нее.

– Я вернусь. – Гарет повязал галстук с таким видом, будто одевал петлю на шею. – Так быстро, как только смогу. Всего лишь пятнадцать минут туда и обратно. Это не долго.

Он помолчал, положив руки на ее обнаженные плечи. А потом удалился.

Волна жара от сотни разгоряченных тел настигла Гарета, едва он появился в переполненной бальной зале у Арбатнотов. Он уже и так весь горел от поспешной прогулки и терзавшего его яростного желания.

Даже при более благоприятных условиях он ненавидел толпу. Набитая людьми комната невольно начинала казаться меньше. А еще этот запах человеческого пота, замаскированный розовой водой или настойкой жасмина согласно этой тошнотворной моде. И даже понимая умом, что это не так, он не мог избавиться от ощущения, что все на него смотрят.

Эта толпа была не более привлекательна, чем обычно. Он всмотрелся в мужские лица, приделанные к унылым фрачным костюмам, выискивая своего кузена. Стоящий рядом с ним мажордом хорошо поставленным громким голосом объявил его имя.

Гарет настолько углубился в поиски Неда, что вначале не заметил внезапно наступившей тишины. Однако здесь сложно было ошибиться. На несколько секунд в зале замерли все шорохи, не было слышно ни позвякивания бокалов, ни обычного для столь многолюдного собрания гула голосов. Вначале он приписал это странное чувство временному умопомешательству, вызванному неудовлетворенным желанием. Потом он решил, что это всего лишь обычная пауза в разговоре. Статистически это представлялось аномальным, однако, как он все больше и больше уверялся, аномалии случались достаточно часто.

Море окружающих Гарета лиц с расширившимися от удивления глазами устремлялось к нему, словно железные стружки к магниту. Мгновение, и все внутренности его скрутило узлом, когда он осознал, что почудившаяся ему тишина действительно не случайна. Каждый в этой огромной зале действительно смотрел на него. И – быстрая проверка – он совершенно правильно застегнул фрачный жилет и повязал галстук.

Три секунды, и гнетущее безмолвие сменилось быстрыми ручейками расползавшегося по зале шепота. Он попытался уловить отголоски ускользающих от его сознания разговоров. «Кархарт» услышал он от престарелой леди. Гарет насторожил ухо и продолжил прислушиваться. Однако шепотки были почти неразличимы во вновь установившемся людском гуле. «Объятия» донеслось до него довольно отчетливо. И «скомпрометировал».

И это были совсем не те три слова, которые он бы хотел услышать в столь тесном соседстве. Возможно, всему существовало вполне разумное объяснение. Не стоит впадать в панику. Например, шепот матроны мог вполне означать что-то вроде: «Как замечательно, что мистер Эдуард Кархарт, оказавшись в суровых объятиях реальности, не скомпрометировал себя, а наконец-то примирился со своим сиятельным кузеном».

Вполне возможно.

Хозяйка способна внести нотку определенности в это его предположение.

Медленно Гарет начал пробираться сквозь плотную массу людей. Однако толпа расступалась перед ним. Никто с ним не заговаривал. Никто даже не смотрел в его сторону.

И пока он двигался, те, кто стояли ближе к нему, мгновенно прерывали свою беседу и замолкали. Это невероятно его беспокоило. Впервые в жизни ему действительно захотелось узнать предмет разговора окружающих, и никто не желал ему в этом помочь. Гарету удалось подслушать еще несколько слов тут и там. Каждая фраза, которую он слышал, представлялась ему кусочком разноцветной стеклянной мозаики. Сами по себе фрагменты не значили ничего, оттенок цвета, несколько линий. Однако к тому времени, когда он достиг другого угла бальной залы, он собрал достаточное количество цветных стеклышек, чтобы составить эту проклятую – проклинаемую – мозаику.