Вполуха слушая Машу, я вдруг подумал, что когда-то и сам играл в подобные игры. Рассуждал о мироустройстве и несовершенстве человеческих сущностей, придумывал биографии попутчикам, наделял их разными способностями. Пока однажды не повздорил в метро со злой колдуньей, черной ведьмой, которая шутя зашвырнула меня в другой мир, откуда едва выбрался… С тех пор мир стал иным, а метро и его обитатели видятся мне совсем в ином свете.

Тем временем Маша уже сменила тему и перескочила на каких-то своих знакомых:

— Удивительно много кругом одиноких «свободных». Причем, как парней, так и девушек. Моих друзей, подруг и просто знакомых. Вот в Мюнхене. Там у меня одинокая подруга, в Канаде — одинокий симпатичный парень сын маминой подруги, в Сан-Диего — еще одинокая подруга — учились вместе. Кстати, может познакомить с парнем из Канады подругу? Отличная идея! Вот займусь когда приеду. Но таких же и по месту моего прежнего жительства предостаточно. Это я и Питер и Москву имею в виду. Хороший друг Дима-историк, уже закоренелый, видимо, холостяк. В прошлый приезд познакомила его со своей подругой Инной-дизайнером, девушкой хорошей, домашней, хозяйственной, той самой, которая и сорочки погладит и борщ сварит, и квартиру уберёт. И что я тебе скажу? Хорошие с хорошими не сходятся ни фига. Диме подавай девицу с крутым нравом, с резкими увлечениями, ему нравится, чтоб им командовали, как я потом уже поняла. Наверняка скрытый мазохист. Причем бывают просто мазохисты, а бывают скромные интроверты, еще и с кучей комплексов, прикинь? Вот в прошлый приезд. Возила ту же Инну знакомить с приятелем Андреем-аукционистом. Поехали на пикник к опушке леса. Шашлыки, вино, компания, весело, весна, цветочки кругом. Подснежники всякие. Ну ладно девочка безынициативная, ей как бы позволено. Но парень! Да возьми ты ее за ручку, отведи в лес подальше, «цветочки пособирать», а уж там обними покрепче и далее по обстоятельствам. И она ведь пойдет. Так нет же, просидели до самой ночи, как два трухлявых пня, прикинь? Только потом в щечку на прощание поцеловал, и всё. На том у них и закончилось…

А я рассеянно слушал и думал, что там, в Мюнхене, у нее наверняка какой-нибудь мужик, но я не хочу этого знать, и никогда об этом не спрошу. Здесь и сейчас она со мной, и мне наплевать, что будет через сутки.

— …если думаешь, — рассказывала Маша, — что им всем по шестнадцать лет, то ошибаешься чуть больше, чем полностью. Хорошо за двадцать, мои ровесники. В итоге они другу-другу понравились, но Инна ждет инициативы от Андрея, а Андрей от Инны…

«Вообще-то, — подумал я, — Андрей-аукционист от Инны больше инициатив уже не ждет, и вообще ни от кого ничего не ждет… если, конечно, это тот самый Андрей, что я думаю. Но раз Маша не в курсе, то пусть узнает о его гибели от кого угодно, лишь бы не от меня. Для чего ей это сейчас? Интересно, есть ли среди моих знакомых хотя бы один человек, что не знал этого Андрея Емецкого?»

— …а Диме, — увлеченно продолжала девушка,— я так поняла, нравятся крутые стервы. Вообще, мало быть просто хорошей, надо быть хоть чуток с изюминкой. Но бывают хорошие, а бывают никакие, хотя тоже вполне себе неплохие. В результате — куча одиночек, что никак не состыкуются, прикинь? Я знаю, все они — и парни, и девушки — страдают от такого положения. Да кто бы не бравировал пресловутой свободой, на самом деле в одиночестве никто оставаться не хочет. Ну, может исключение, когда люди избавляются от давно надоевшего брака и некоторое время радуются свободе. Странно все в мире, ненормально как-то. Либо черное, либо — белое. А серое с градиентными переходами воспринимается уже как особое счастье.

— Говорят, настоящие петербужцы различают сотни оттенков серого и с десяток черного, — почему-то брякнул я, а сам старался вспомнить что-то очень важное, что проскочило в монологе Маши.

— Да?

— Вот знаешь, а похоже на правду. Вокруг столько серого, черного и темно-размытого, что начинаешь забывать о других красках жизни. Сегодня специально смотрел, во что одеты люди вокруг. Такое впечатление, будто у большинства питерцев дома в шкафу лежит большая черная куча тряпок, и когда человек засовывает руку за одеждой, то шмотки берёт не глядя, ибо всё там почти одно и то же. Черное, темное и серое. Разве что множество нюансов и сочетаний серого с черным.

— Ну, не знаю! Возле дома моих родителей тьма зданий вырвиглазного цвета, да и сама я выряжаюсь и крашусь так, будто человек-лакокраска.

— Ты — да. Значит, наполняешь этот мир цветом?

— Наполняю, — мечтательно произнесла она, — не то слово. Переполняю, видимо…

Было очень хорошо, очень спокойно и при этом очень грустно. В этот раз что-то произошло, и мы встречались по-настоящему, не то что весной и вообще в те, прошлые ее приезды.

— …вот недавно, на открытии выставки, — продолжала рассказывать Маша, созерцая вечерне-утреннюю зарю белой ночи, — хозяйка галереи рассказывала мне о духовности и что такое хороший человек. Наверное, во время её юности было проще в плане того, что были заданы хоть какие-то ориентиры. А мы — поколение разврата и Интернета. Мое раннее детство, это — Арнольд Шварцнеггер, Чак Норрис, Ван Дамм, Джеки Чан. Мат и голые женские сиськи по НТВ в полдень, а в политических теленовостях — танки лупят по Белому Дому. Позже был человек, похожий на генерального прокурора, развлекающийся с девушками похожими на шлюх, и программа «Куклы». Это потом уже на Ю-Тюбе со шлюхами развлекались люди похожие на либеральных оппозиционеров. Как же я скакала от радости, когда вышел «Клан Сопрано»! Мой путеводитель — не Пепсикола-Перестройка-Горбачёв, а «Улицы разбитых фонарей», «Особенности национальной охоты» и «Агент национальной безопасности». Группа «Тату», «Виа Гра» и «Раммштайн»... Да, и еще — «Красная Плесень»! Понимаешь, в своем малолетнем детстве я учила не «Что такое хорошо, а что такое плохо», а садистские стишата про маленького мальчика. Поэтому усвоила как дважды два: если человек делает мне хорошо — с ним надо забухать в баре, а если он ведет себя плохо — Hasta la vista, baby — надо взять и врезать ему в дыню, а то и похуже что-нибудь сделать. Например — шмальнуть из травматика. И знаешь, я ни за что не променяла бы свое детство и свое поколение сникерса на что-нибудь другое. Скажешь — плохо росла? Нет. Бедно, да, но был и свой колорит, своя экзотика, своя прелесть. Вот только кошмары последнее время снятся: нечто абстрактное, но до чрезвычайности жуткое, прикинь?

— Прикинул. А у меня всего две темы для кошмаров, — признался я. — Во-первых, падение с высоты. Из окна, с крыши, с балкона, с огромной скалы или с обрыва. Нахождение на высоте, с которой никак не могу слезть, а потом, когда уже нет никакой возможности держаться, срываюсь и падаю. Типичный пример: сижу на подоконнике окна небоскреба, свесив вниз ноги, потом возвращаюсь обратно в офис, а там уже отсутствует пол. До самой земли. Во-вторых, это сон про лифт. Обычно какого-то хрена нахожусь в шахте лифта и карабкаюсь по стенке. Кабина опускается, и я понимаю, что вотпрямщаз размажет по стенке. Или комбинация этих вариантов — я в лифтовой кабине, что срывается и падает, вопреки всем страховочным механизмам. Обычно просыпаюсь в критический момент.