– А что за книгу он пытался украсть?

– Эту загадку мы тоже не поняли. В этой книге нет ничего примечательного. Такие справочники есть в любой нашей школьной библиотеке средней руки, не говоря уже о магистратах. И он рисковал жизнью ради этой безделицы? Никогда не поверю! Вот, можешь сама посмотреть. Надеюсь, пока я хожу, ты не вляпаешься в какое-нибудь приключение?

Еще бы ему не надеяться! Теперь он может быть спокоен. Доктор Рипли прописал мне неделю ворочаться только под одеялом в пределах ложа и ни в коем случае не вне.

Это был небольшой «Сборник редких рецептур ядов и противоядий». Список с каких-то очень древних текстов давно исчезнувших народов. В нашей библиотеке был идентичный экземпляр. Помнились даже чернильные пятна на кожаном переплете. На этом экземпляре были в точности такие же пятна. Если это та же самая книга, то на предпоследнем пустом листе пергамента должна быть карикатура учителя трав, выполненная мной собственноручно и снабженная вдохновенным, но ядовитым стихотворным комментарием, после чего книга недолго была в числе самых читаемых шедевров. В конце концов, даже сам удивленный травник ее прочитал, но не изъял художества: то ли не дочитал, то ли оставил в качестве улики. Неужели Дункан охотился за моим автографом?

Я почувствовала себя польщенной, но, увы, в изъятом у похитителя экземпляре предпоследний лист был пуст, а последний небрежно вырван: на оставшихся клочках видны были следы чернил, а в углу даже две не пострадавшие надписи на незнакомом языке. Впрочем, наставник наверняка уже заметил клочки. Значит, это не то, ради чего магистр пожертвовал репутацией и что могло бы заинтересовать Лигу.

Есть еще один способ, вычитанный в запрещенных к хождению в школе бульварных списках убийственных историй: схлопнув книгу, позволить ей самой открыться. Авторы историй уверяли, что книга всегда откроется на самом зачитанном месте. Сборник открылся на приложении, где приводились самые экзотические рецепты. На странице с описанием «Яда нигов». Опять ниги!

Из полутора десятка совершенно незнакомых ингредиентов с непонятными названиями отыскалось только три известных: жир ехидны, собранный с живого экземпляра, человеческий труп трехдневной выварки и мускатный орех. Согласно описанию, этот деликатесный «Яд нигов» рекомендовался к ежедневному наружному применению для приобретения некоторых свойств означенных мифических существ. Каких именно свойств, рецепт скромно умалчивал. Примерный запах такого трупного варева мне помнился с экскурсии в хижину сумасшедшей ведьмы, в которую я однажды напросилась с группой школяров-знахарей. Она называла это эликсиром жизни. После визита к ведьме вся группа похудела почти до невидимости.

Противоядие приводилось тут же, и знакомых слов в рецептуре отыскалось больше – например, цветок папоротника, сорванный сразу после смерти похитителя сокровищ на месте похищения. Оный цветок позволялось заменить либо толченым в полнолуние рогом единорога, либо шерстью черной собаки, снятой с вересковой колючки.

На совсем худой конец годились споры мха, собранные с пятисотлетней сосны на высоте полутора аршинов, и ни на волос в сторону, приправленные кислотой рыжего муравья. Ответственность за результат подмены составитель на себя не брал. Совершенно по-домашнему среди всей этой дичи смотрелось упоминание пыльцы ландыша. И все, с адом нига будет покончено, Тварь без опаски может лопать вас совершенно здоровенького.

Пожалев класс знахарей, вынужденных изучать этот кошмар наизусть, и так и не поняв, зачем мастер оставил мне книгу рецептов, я принялась внимательнее изучать первую часть «Свода аномалий», дабы учесть погрешности и ошибки в нелегкой провидческой работе.

В дверь постучали. Наконец-то ужин! Я громогласно провопила разрешение войти.

– Роночка, это я, – представился задушевный голосок ребенка. Дверь отворилась на два пальца, и в щель втек сапожник Кирон. За эти часы он похудел еще больше и стал тоньше лунного луча. Печальные оленьи глаза светили на пол-лица. Чувствовал он себя крайне неуютно в девичьем покое, огляделся сконфуженно и приник было снова к щели, да я защебетала обрадованным соловьем:

– Дядюшка Кирон, не покидайте болезную! Еще ни одна пифия не удостаивалась такой чести! Наверное, я умираю! Я так рада! Присядьте, дядюшка! Извините, что лежу тут непочтительно…

Кирон заулыбался смущенно и протянул ко мне маленькие птичьи лапки, в которых лучились звездным светом два хрустальных башмачка. Нет, они, конечно, были не столь изощренным орудием по производству мозолей, как хрустальные колодки, наоборот – сотворены из невесомой тонкой кожи изумительной выделки, но выглядели… Я ахнула.

– Это тебе, Рона. Вот услышал о том, что ты опять приболела, да подумал, что вечерком тебе тяжело будет заскочить в мою каморку… Чтоб не утруждать тебя, сам осмелился… Примеришь?

С радостным визгом я откинула с ног одеяло… и мы оба с изумлением уставились на фиолетовое бревно, лежавшее под ним вместо родной моей правой ноги. Кое-где это безобразно толстое бревно было украшено белыми полосками перевязок. С какой помойки притащил Рипли эту гадкую конечность, чтобы вправить мне вместо кровнородственной ножки, к которой я уже так привыкла за семнадцать лет? Получше там ничего не было?

Меня свалил смех. Сапожник затрясся мелкой дрожью. Сейчас упадет в обморок – он такой слабенький. Но… Наш добрейший Кирон тоже совершенно бессердечно хихикал!

– Ох, прости, девочка, прости старика! Тебе так больно, а я… Нет, не могу, это так… неожиданно! И ведь знал, а все равно… Старый пьяный дурак! – Сапожник отер бесчувственную слезу. – Ну ничего, мы эту беду сейчас поправим. Доктора докторами, а у нас в братчине свои испытанные средства – вековые, народные.

Догадаться, что последует дальше, было уже не трудно: дядюшка, конечно, покопался за тщедушной пазухой. Извлек, само собой, бутыль больше него самого. Окинул сосредоточенно девичьи скромные хоромы, углядел сиротливую вазочку, вытряхнул из нее откуда-то взявшееся сено, ополоснул опорожненный сосуд из бутыли, окропив сено. Наполнил полученную чашу живой, разумеется, водой. И воздел торжественно:

– За твое здоровье, пифа наша среброкрылая!

Глотнул, нюхнул рукавчик вместо закусочки и порозовел от удовольствия, словно засветился. А потом сотворил и вовсе удивительное: плеснул из бутыли в крохотный хрустальный башмачок да так с размаху насадил его на синюшное бревно, что я сразу поняла: моя нога. Собственная. Она же, родимая, живая. Ей же, милой, больно!

– Вот и все, – погладил башмачок Кирон. – Все, сейчас пройдет. А к утру болячки как рукой снимет. Нельзя тебе с такой ногой было, Рона, ты уж не серчай. Тебе она ой как понадобится! Некогда тебе неделю в постели прозябать. За неделю и мир перемениться может безвозвратно. Башмачок не снимай. Да его и не снять до утра, уж я постарался. Лучше второй надень. Пригодится.

– Спасибо, дядюшка Кирон. Подожди, мне тебя спросить надо. Ты ведь эльф?