Внизу, у подъезда, прислонясь к своей старенькой «шестерке», ее ждал муж. Вот она вышла… Сбежала с крыльца, знаменитого институтского крыльца с маленькими женогрудыми львами… Муж обнял ее, даже похлопал слегка по спине, по широкой ее, слишком широкой спине… Она вся прижалась, потянулась вверх, подняла лицо… Это она умеет.

Потом семья села в машину и уехала.

Странная, очень странная история, думал он, дожидаясь вечно занятого лифта, поднимаясь на свой этаж, запираясь в комнате, чтобы не влез кто-нибудь из тоскливо шатающихся после рабочего дня сослуживцев, закуривая, – страннейшая история. Чем же так взял Федю Сашка Кравцов, маленький стукач, полуграмотный и нетрезвый? И что имел в виду Журавский, особо интересуясь, успеют ли они что-то сделать до двенадцатого июля? И почему все считают, что Академия, руководить которой идет Плотников, – это не что иное, как Институт же, только как-то преобразованный? И какая во всем этом есть связь, какая-то есть, но какая? И в конце концов что ему за дело до всего этого?!

По-настоящему интересно было только одно: как они вчера объяснялись с мужем, лежа? Или, может, сначала долго выясняли отношения, сидя над недоеденным ужином на кухне?

* * *

Она уже была дома и даже успела приготовить неплохую версию, когда пришел муж, втащил новый аккумулятор, за которым, оказывается, и ездил в метро. Она усмехнулась про себя – все из-за аккумуляторов: они поехали в метро, потому что сел аккумулятор его «жука», муж поехал в метро, потому что наконец достал аккумулятор для своей развалюхи… Они все живут с подсевшей энергетикой, подумала она, машины и мужчины среднего возраста, подумала она, и, кажется, только я их подзаряжаю, маленькая передвижная зарядная станция, вполне еще исправно действующая для своих сорока…

Муж повозился в прихожей, примащивая грязный железный ящик, прошел на кухню, привычно поцеловал ее, стоящую у плиты, в затылок. Не оборачиваясь, она повела плечами, поджала кожу сзади на шее – отчасти имитация удовольствия, отчасти ей это и действительно было всегда приятно, независимо ни от чего – чувствительное место…

– Этот, который ехал с тобой в метро, как его… – начал муж. Она тут же, но не суетливо перебила:

– А, этот… Представляешь, повезло: выхожу из Института, и на лестнице каблук – раз! Все, под корень… И тут он. Тоже крутился, машина не заводилась, у него какая-то западная, привез, говорят. Слава богу! Уже поздно, никого нет, так хоть помог до пересадки доехать… Зато всю дорогу о своих успехах рассказывал, о том, как его во все университеты мира зовут, а он отказывается…

– Ага, – безразлично сказал муж. – А правда, что он в Данию через неделю едет с вашим Плотниковым и с Журавским? Я сегодня слышал…

Она сориентировалась мгновенно. Уж если муж в своем Центре, ото всех на отшибе, успел об этом узнать, то вполне естественно, что по дороге, в метро, и она услыхала эту новость из первых уст, тем более что как раз описала его хвастовство. Но при чем здесь Журавский? Этого еще не хватало… Что про Журавского-то может быть известно?

– Что-то такое он говорил. – Она, отвечая, снимала чайник, переставляла сковородку с картошкой, доставала из холодильника масло, вся эта суета позволяла говорить медленно, с паузами, прислушиваясь не то что к реакции, а даже к намерениям мужа реагировать. – Что-то говорил… Какая-то конференция. Еще, кажется, Вельтман едет и этот наш… Кравцов. А Журавский тут при чем? Это разве его уровень? И по-моему, он Журавского не называл, а то уж обязательно сказал бы – мол, мы с Лешей Журавским…

Ей стало горячо от стыда. Это было предательство – так говорить о нем, высмеивая ему почти несвойственное хвастовство, а если и свойственное в малой мере, то об этом известно только им, и только они вдвоем, вместе над этим могут посмеяться, и говорить так о нем с кем бы то ни было, а тем более с мужем – это предательство, это…

Хватит, сказала она себе, раскладывая по тарелкам картошку, вытряхивая из банки капусту, скатывая с маленькой сковороды по котлете, хватит терзаться. Нас засекли, и надо выкручиваться, и что бы для этого ни пришлось сказать или сделать – все можно. Потому что это ради нас, ради нашей возможности видеться, потому что это жизнь, а я в этой жизни – передвижная зарядная станция для по крайней мере двоих мужчин среднего возраста. По крайней мере двоих.

Она постелила себе постель, как обычно, рассчитывая, что муж будет допоздна смотреть телевизор, ожидая ночных новостей ITN, – в маленькой комнате на узком диванчике, оставшемся еще от свекрови, и уже приготовила себе ночное чтение, скопившиеся за пару дней газеты и реферат, присланный на отзыв из Томска, когда зашел муж. Сел в кресло, взял с полу «Новости». Быстро всунувшись в ночную рубашку, она влезла под одеяло. Муж полистал газету, бросил… И спросил своим обыкновенным невыразительно-спокойным тоном:

– Он тебя обнимал там, в метро… У вас что, такие теплые отношения в Институте? Может, я отдам ему свой новый аккумулятор, чтобы он тебя отвозил после работы?

– Аккумулятор?! – она переспросила и уже за этот миг нашлась: засмеялась отчаянно, своим всегда безукоризненно действующим смехом со всхлипами, засмеялась, будто предложение мужа отдать аккумулятор любовнику было невероятно остроумно. – Аккумулятор? Ну, и ты будешь отдавать аккумулятор любому случайному попутчику, решившему в удобную минуту поухаживать за твоей женой? По-моему, аккумулятор теперь для вашего брата слишком большая ценность…

Она откинула одеяло. Рубашка, как и следовало ожидать, взлезла вверх почти до пояса. Муж встал, перегнулся через нее, потянул за шнурок – погасил настенную лампу…

Одно, еще одно она смогла себя заставить – шептать ему в ухо: «Ты… ты же помнишь… все эти годы… навсегда… ты же помнишь… ты…» Но сверх этих слов выдавить из себя хоть каплю она, конечно, не смогла, уже давно это стало невозможно. С тех самых пор, как восемь лет назад они вместе ходили по врачам. Тогда все и кончилось.

И она только повторяла: «Я с тобой… с тобой…», так и не сказав ни разу «люблю».

И когда он заскрипел зубами, захрипел, когда она почувствовала, с едва ощутимой судорогой брезгливости, постороннее, ненужное тепло в себе – от сердца наконец отлегло: на этот раз обошлось, они прокололись, но она, кажется, все уладила.

Наутро она вспомнила про Журавского. Этого еще не хватало… И звонить, спрашивать нельзя, он сразу почувствует заинтересованность, начнет допытываться. Ну ладно. Днем, наверное, он позвонит, можно будет вместе пойти в буфет и там как-нибудь навести разговор.

Но днем он звонил дважды, а встретиться так и не удалось – что-то у него происходило, и она не могла узнать, что именно. К концу дня позвонил муж и сказал, что заедет. Радовался новому аккумулятору…

Уже садясь в машину, она увидела его. Он стоял в вестибюле и наблюдал за ней из-за занавески бокового окна. Значит, видел, как она подошла к мужу… Вечером, попозже, надо будет обязательно исхитриться и позвонить ему. Может, пойти к Ленке-соседке, забрать, допустим, юбку из переделки? И из автомата у ее подъезда… Только выбрать время, когда он уже точно вернется с собакой.