— Тебя как зовут, я забыл?

— Петруха, — ответил Петруха, на вид не менее чем пятидесяти лет, и торопливо поддернул штаны. Его вид в точности соответствовал вошедшей в последнее время в моду пренебрежительной поговорке: «Набрали по объявлению». Чучело, — грустно констатировал Знаев. — А ведь меня десять лет учили, что все люди равны, что человек — это звучит гордо. Разве я ему равен? Разве он равен мне? Вот возьму его за руку, пройдемся по городу, спросим у тысячи встречных: мы равны? Тысяча из тысячи ответит, что нет. А должно быть наоборот, потому что люди действительно равны, за десять лет мне это доказали множеством самых разных способов.

— Как дела, Петруха?

— Нормально.

— А где второй?

— Обход делает, — сказал Петруха и опустил глаза.

За пивом пошел, понял банкир и понизил голос:

— Слушай, Петруха. Я пройдусь по территории. А минут через десять позвоню сюда, на пост, и ты включишь верхний свет. Все люстры. Понял?

— Будет сделано, — ответил мосластый и неумело щелкнул каблуками.

— Расслабься, — разрешил Знаев, вернулся к машине и под локоть вытащил Алису.

— Пойдем со мной.

— Что здесь такое? — с любопытством спросила рыжая, повинуясь. — Стадион?

— Еще чего.

— Темно. Я ничего не вижу. Куда мы идем?

— Вперед.

— Ой. Тут песок И камни какие-то. И грязь.

— Не обращай внимания, — рекомендовал Знаев, споткнулся и сам едва не упал.

Сейчас я ее удивлю, — предвкушал он. — Сейчас она ахнет. Это будет эффект! И это будет совсем не дешевый эффект, господа. Очень даже дорогой. Эффект на четыре миллиона долларов. Всем эффектам эффект. Это вам будет не барбекю со звездами телеэкрана в садике у торговца электрическими лампочками. Это будет нечто донельзя грандиозное.

Шагали, разумеется, не в полном мраке и не в тишине. Ночь, пока робкая, варьировала оттенки от густого темно-фиолетового до насыщенного графитового. Справа, в километре, новогодней гирляндой поперек панорамы сияли фонари Кольцевой дороги, слева, в двух километрах, мерцали окна жилых домов, отовсюду слышались разнообразные городские звуки, какофония мегаполиса — но мерцали и доносились, сильно искаженные расстоянием, ненадежные, наполовину нереальные, как не вполне реально все то, что создано человеком, построено, освещено, украшено и налажено: вблизи огромно и крепко, а отойдешь на три тысячи шагов, взглянешь — смешно.

— Примерно здесь, — наконец заявил банкир, с удовольствием набрал полную грудь воздуха и запрокинул голову. Небо осторожно подмигивало сотнями звезд — намекало, что не следует переоценивать дружелюбие мироздания. С запада, по самому краю горизонта, переливалась и истончалась лиловая полоса заката.

— Что «здесь»? — тихо спросила Алиса, сжимая его локоть. — Я ничего не вижу.

— А не надо видеть. Попробуй почувствовать.

Рыжая подумала и произнесла:

— Тут пусто. Ничего нет. Совсем.

— Продолжай.

Она опять подумала и неуверенно предположила:

— Тут ничего нет, но… наверное… тут скоро что-то будет.

Знаев испытал прилив восторга и захохотал.

— Угадала! Угадала!

Он достал телефон и набрал номер.

— Петруха?! Как слышишь меня?!

— Хорошо слышу.

— Давай!

В черном небе, сразу с четырех сторон, сверкнуло, погасло, опять сверкнуло, медленно стало разгораться и обрушило наконец плотные, почти осязаемые потоки света вниз, на двух людей, стоявших посреди обширного, ровного, как стол, поля.

— Черт, — выдохнула Алиса. — С ума сойти.

Банкир прижал ее к себе и медленно стал поворачивать.

— Если ты хотел произвести на меня впечатление, — осторожно сказала рыжая, — считай, что ты его произвел.

— Ерунда, — ответил Знаев, наслаждаясь. — При чем тут впечатление? Я хотел, чтоб ты порадовалась вместе со мной. За меня. Смотри. Это все — мое.

Он сделал несколько шагов по сухой, отутюженной бульдозерами земле. Сунул руки в карманы. Повернулся к Алисе, обхватившей себя ладонями за голые локти. Хрипло повторил:

— Это все — мое.

И немузыкально захихикал, опьяненный. Не самим собой, нет. Точнее, не всем в себе опьяненный — но, безусловно, опьяненный собственным могуществом.

— Что здесь будет? — спросила рыжая, поеживаясь.

— Магазин, — с апломбом ответил банкир. — Гипермаркет. Огромный. Поражающий воображение. Сотни метров прилавков и стеллажей. А там — самый ликвидный товар. Простой, вечный, всем понятный и всем известный. Валенки с галошами. Кирзовые сапоги. Ватники и телогрейки. Свечи. Керосин. Мыло. Спички. Нитки и иголки. Разумеется — водка… И спирт… Но — никакого пива! Абсолютно никакого пива. Воины пьют водку, а пиво мы оставим для жирных бездельников. Далее — медикаменты. Простейшие. Бинт, йод, стрептоцид, антибиотики. Элементарная посуда. Небьющаяся. Ложки — но не вилки. Ножи, но не столовые — охотничьи… Топоры — обязательно! В ассортименте! Топоры — это важно, без топоров никак… А надо всем, — Знаев указал перстом вверх, — очень высоко, выше всего и вся, практически в небе, будут полыхать красным цветом огромные буквы. «Готовься к войне». Таково название. Я сам его придумал. Я все это придумал сам, лично. — Он облизал губы и еще раз выкрикнул в пространство: — Готовься к войне! Нельзя проехать мимо магазина с таким названием. Нельзя, узнав о нем, хоть раз не побывать. Тут будут стоять очереди. Толпы. Готовься к войне! — Он перевел дыхание. — Разумеется, это призыв. Более того, это почти приказ. И даже не приказ — заповедь! Моя, Сережи Знаева… Но это — не призыв вооружаться и прятаться по домам. Это не призыв бояться и копить злобу. Это не призыв упражняться в ненависти к чужакам. Это призыв к мобилизации духа. Потому что, если тело может пребывать в покое, разрушаться и истлевать, дух пусть вечно бодрствует и сражается. Никакая другая идея, кроме идеи войны, не тронет русскую душу. Отсюда все и начнется. С красных букв в черном небе. Готовься к войне. Какой, к черту, бренд, какая торговля — здесь будет нечто большее, чем источник прибыли. Здесь будет храм надежды и доблести! Мудрости и упорства. В моей стране имеет надежду всякий, кто имеет свечу и топор.

— Мне холодно, — сказала Алиса.

— Что?

— Мне холодно. Давай ты закончишь свой рассказ в машине?

Она не выглядела восторженной. И даже заинтересованной. Она была задумчива и почти испугана. Некрасиво щурилась, и в потоках мертвенно-белого света ее лицо казалось старым. С расстояния в пять метров Знаев хорошо различал маленький прыщик на ее скуле.

Он опомнился. Ну да, конечно. Всего два дня, как ты с ней знаком. Ты притащил ее на продуваемый ночным ветром пустырь, который, если быть до конца честным, еще тебе не принадлежит; возбужденным орангутангом стал ты прыгать и ударять себя в грудь — смотри, каков я! слушай, что я изобрел!