Комендантом банья Бейлик был высокопоставленный мавр по имени Хаджи Мурат. Одна из стен его дома одновременно служила стеной нашего внутреннего двора – громадная, мощная, с парой овальных окошек под самой крышей. Ставни на них никогда не отворялись. Окна находились слишком высоко, чтобы у кого-то из пленников возникла мысль воспользоваться ими для побега.

После неудачной попытки бегства я приобрел репутацию храбреца и бесстрашного поэта. Теперь я лично убедился в правоте слов Санчо, сказанных им в день нашего знакомства: мавры почитают поэтов и безумцев как людей, отмеченных Богом. Никто не осуждал меня, если утром я предпочитал остаться в остроге и весь день скрипеть пером. В то время я и начал набрасывать сюжеты будущих пьес. Однажды их поставят на большой сцене, и я хотя бы из могилы расскажу миру, какие муки пришлось перенести испанцам в плену. Возможно, так я смогу побудить христианские народы объединиться и раз и навсегда уничтожить алжирских пиратов. Эта мысль служила мне единственным утешением.

Однажды утром я сидел во дворе, привалившись спиной к стене дома Хаджи Мурата, и сочинял письмо родителям. Внезапно по земле вокруг меня застучали мелкие камушки. Я огляделся, но никого не увидел. Однако стоило мне снова склониться над листом, как град возобновился. Я вскинул голову и в изумлении обнаружил, что обычно закрытое окно распахнуто, и из него высовывается тростинка с тонкой длинной бечевой. Вся конструкция напоминала игрушечные удочки, какие мастерят дворовые мальчишки. Когда нижний конец бечевы спустился к земле, я увидел на нем маленький белый узелок, перевязанный белою же лентой. Я бросил взгляд в сторону ворот. Стражники находились на своих обычных местах, но были слишком увлечены происходящим на городской площади. Я отложил перо и бумагу и подобрался к странному предмету поближе. Им оказался туго свернутый носовой платок. Я отвязал его от бечевки, и та немедленно взмыла вверх. Секунда – и тростинка исчезла в окне, словно ее и не было.

Я уселся на прежнее место и торопливо подтянул колени к груди, чтобы стражники не смогли заметить узелок у меня в руках. Внутри обнаружились десять крохотных золотых слитков. Должно быть, это сон? Или я начал сходить с ума? Я попробовал один на зуб – да, это было настоящее золото. Я поднял голову как раз вовремя, чтобы заметить женскую ручку, которая помахала мне и снова скрылась в окне. Ставни захлопнулись.

Что все это значило? Может, лучше немедленно отойти от стены и никогда к ней не приближаться? Вдруг это арнаут Мами испытывает меня? Или кто-то пытается вовлечь меня в новый заговор? Мои больные кости, испещренная шрамами спина и подавленный дух еще не оправились от месяцев заключения под землей. Кто была эта женщина? Вдруг Мами нарочно попросил ее расставить для меня ловушку? Тогда лучше списать все на обман воображения. Тем не менее я сложил руки на груди в мавританском жесте благодарности – на случай, если загадочная дама все еще за мной наблюдает.

Я снова завязал золото в платок из тончайшей, благоухающей лотосом ткани и взволнованный вышел в город. Оставалось надеяться, что долгая прогулка немного остудит чувства, которые теснились у меня в груди. Увы, в отсутствие Санчо мне не с кем было поделиться этим удивительным происшествием. Даже вечная городская суматоха не смогла рассеять образ женской руки, стоявший у меня перед глазами. Ангел это был или демон? Почему она выбрала меня? Возможно, это похищенная христианка, которую заставили обратиться в ислам и насильно выдали замуж за Хаджи Мурата? Я слышал, у него в гареме много христианских женщин…

Не желая давать ни малейшего повода для подозрений, я решил не задаваться такими вопросами. Алжир научил меня не доверять даже своим мыслям. Некоторые суеверные пленники искренне считали, что соглядатаи Гасан-паши могут проникать в их сны по ночам.

Много дней я не выходил из острога, ожидая следующего знака. Однако поблизости все время находился или какой-нибудь больной пленник, или испанские дворяне, которые брали ссуды у алжирских ростовщиков и могли не утруждать себя работой, день напролет играя в карты или дремля на солнце. Так прошло несколько недель. Я начал примиряться с мыслью, что таинственная благодетельница больше не удостоит меня своим вниманием.

Однако через несколько дней стоило мне оказаться в полном одиночестве посреди двора, как окно снова распахнулось, и мне в руки спустился на веревке второй узелок. Я тут же его схватил. На этот раз в надушенном платке оказался скатанный в комок лист дорогой бумаги. Когда я развернул его, мне захотелось протереть глаза. Внутри лежали сорок золотых испанских эскудо. Мне потребовалось дважды пересчитать тяжелые гладкие кругляши, чтобы поверить в их реальность. В конце письма стоял знак в виде креста. Я жадно пробежал взглядом каллиграфически выведенные строки:

Христианин.

Я не могу сейчас рассказать вам всего, но клянусь святым именем Лелы Мариам, что я ваш друг. Приходите завтра утром в ту часть рынка, где торгуют травяными снадобьями. Там вас встретит старая женщина. Ее зовут Лубна. Не заговаривайте с ней. Она покажет вам ладонь с нарисованным углем крестом. Идите за ней, но убедитесь, что за вами никто не следит. Держитесь в отдалении. Лубна приведет вас в дальнюю часть крепости, где вас будет ждать молодой мавр. Не задавайте ему никаких вопросов, он будет вашим проводником.

Неужели судьба вздумала сыграть со мной очередную жестокую шутку? Чего бы мне это ни стоило, а я должен был выяснить, кто стоит за письмом. Меня не страшила вероятность новых пыток – лишь бы впереди не угасал слабый луч надежды, что я смогу выбраться из Алжира. Неудачная первая попытка лишь укрепила во мне стремление оказаться на воле. Свобода стала для меня единственной целью, заветной мечтой, Святым Граалем, тем, без чего моя жизнь больше не имела смысла.

Ночью я не сомкнул глаз. Мне страстно хотелось, чтобы Санчо каким-нибудь чудесным образом оказался рядом и я смог бы разделить с ним свою тревогу. Я искренне восхищался другом, который предпочел свободу и риск мучительной смерти, даже зная, что вероятность спасения бесконечно мала. Но если он погиб, то душа его несомненно упокоилась с миром. Смерть вернула ему то, что первым делом отбирали у рабов алжирцы, – человеческое достоинство.

На следующий день я встретился с Лубной, в точности следуя указаниям своей загадочной покровительницы. Мы шли на приличествующем расстоянии друг от друга, пока толпа не осталась далеко позади. Обогнув один из великолепных алжирских особняков, мы вышли на опушку соснового леса. Лубна нырнула под хвойный полог; я незамедлительно последовал ее примеру. На укромном пятачке между деревьев нас поджидал юноша-мавр, облаченный в роскошные одежды.

– Следуйте за мной, – сказал он.

Старуха тут же удалилась, так и не произнеся ни слова. Юноша быстрым шагом направился в темнеющую глубь леса. Я был слишком взволнован, чтобы испытывать страх, но при этом отметил нежный голос, плавную походку, длинную шею, розовые губы и обходительные манеры своего проводника. Наконец мы остановились у подножия высокой скалы. Мавр обернулся ко мне и стащил тюрбан. По плечам рассыпались длинные черные локоны. Я задохнулся от изумления: передо мной стояла самая прекрасная девушка, какую я только видел в жизни.