Поляков переглянулся с операми. Достал блокнот и ручку, спрятавшись под крышу крыльца от льющей с неба воды, и зарисовал на мягкой от сырости бумаге фургон.

— Бабуль, смотрите. Такие машины?

— Нет. Это же как «Газелю» ты нарисовал. А там не «Газели». Знаешь, на что похоже? На «Уазики». У меня муж на почте когда-то работал, вот они на «Уазике» мешки с письмами развозили…

— Внедорожники? — уточнил Поляков. — Ну, джипы? Как «УАЗ» или «Нива», например?

— Или как «Нива», — согласилась старушка, подумав. — Только иностранная. Большая, черная, сверкающая вся, блестящая. Телевизор посмотришь — все машины какие-то сверкающие стали. Зачем машины сверкающими делать? Сверкать должны улицы от чистоты и глаза от счастья, а не машины. А у нас все наоборот. Так разве хорошо жить будем, а, сынок?

Через несколько минут, поняв, что из старушки больше ничего не вытянешь, Поляков сердечно с ней распрощался:

— Спасибо, бабуль, большое. Здоровья вам.

— Да какое здоровье, сынок? — спокойно отозвалась та, словно удивляясь, как с виду вменяемый молодой человек мог ляпнуть такую глупость. — Помирать только. Нам, старикам, одна дорога.

Поляков и опера отошли от крыльца, и старушка, кряхтя и что-то бормоча себе под нос, принялась закрывать дверь.

— Большие черные машины, — проговорил один из оперов. — Б… дь, что за дела? У нас не один маньяк? Их там целая банда, что ли?

Поляков не ответил, потому что в этот момент он бросил взгляд вверх по улице. И застыл, увидев Белого.

Сафронов стоял под кроной старого раскидистого дерева, и наблюдал за картиной на горизонте. С его позиции вдалеке, за размывающими картинку струями ноющего дождя, были видны фургоны полиции и СК с включенными мигалками и точки-силуэты людей, копошащихся за лесом из травы и кустарника.

Поляков демонстративно отвернулся в сторону оврагов и зашептал:

— Мужики, справа у дерева. Этого мужичка нужно взять и потрясти, он может что-то знать.

— А кто он?

— По нему есть информация, — нетерпеливо отрезал Поляков. — Обойдите квартал, а я в лоб. Будете подходить, позвоните, чтоб я выдвигаться начал. Возьмем его с двух сторон. Давайте, пока он там торчит!

Группа разделилась. Двое напарников двинулись в сторону оврагов, чтобы исчезнуть за углом и на бегу, скользя по грязи и смахивая с лица бьющие в глаза капли, обогнуть прямоугольный массив из покосившихся, старых, налепленных друг на друга домишек и оказаться позади Белого. Сам Поляков, поправив на голове давно уже не защищавшую от воды, промокшую насквозь бейсболку, демонстративно двинулся к соседнему дому и принялся тарабанить в заляпанное и мокрое оконное стекло.

В этот дом они уже стучались и убедились, что хозяев не было. Сейчас это был спектакль для единственного зрителя, наблюдавшего из своего укрытия под кроной дерева за далекими мигалками на машинах спецслужб. Поляков делал вид, что ждал, когда ему откроют, а сам искоса поглядывал на Белого.

Поляков понимал, почему тот не идет домой. От стоявшего на пригорке домишки, где проживал Сафронов, было не более тридцати метров до первого оврага и до дорожки, по которой неизвестные убийцы транспортировали тела. Заявись Белый домой, его немедленно заметят. Если верить глазам и словам соседки-старушки, Сафрон не имел никакого отношения к черным машинам преступников. Но он был уголовником, отсидевшим 14 лет за убийство, и не горел желанием встречаться с силовиками. Чем закончится эта встреча, знали все. Как минимум, его будут допрашивать, выпытывая, видел ли он что-нибудь, и не отстанут так просто, учитывая прошлое Сафрона-Белого. Как максимум, попытаются и вовсе повесить трупы на него.

Полякова, изображавшего перед пустующим домиком очень терпеливого гостя, оторвал от размышлений сам Белый. Щурясь, проклиная дождь и косясь в сторону уголовника, Поляков заметил, что тот начал движение. Как и следовало ожидать, Сафрон сообразил, что силовики застряли напротив его дома надолго, и решил не искушать судьбу и вернуться в город.

— Черт…!

Поляков засеменил следом, переходя на бег — легкий и осторожный, чтобы не поскользнуться и не растянуться в мерзкой проклятой жиже. Ноги шлепали по грязи и лужам, а капли заливали лицо — бейсболка не помогала — вынуждая его отплевываться и периодически вытирать глаза. Но шум дождя застилал звуки шлепающих по лужам кроссовок Полякова и не выдавал преследователя.

Однако у Белого была интуиция или выработанное с годами воровское чутье. Что-то заставило его обернуться, когда Поляков был уже метрах в 10 от него. Встретившись глазами с Поляковым, Белый все понял. Он не медлил, не паниковал и не впал в ступор — Сафронов рванул с места что было сил.

— Стоять! Полиция!

Поляков припустил за ним, размахивая руками и моля небо не дать ему растянуться на задыхающейся от грязи улочке. На бегу выхватил пистолет из кобуры. Останавливаться Белый не собирался. Он даже не оборачивался, вложив все силы в движение.

— Стоять! Стрелять буду!

Белый не реагировал, расстояние между уголовником и опером — несмотря на то, что Поляков мчался настолько быстро, насколько позволяли ноги и скользкая жижа под ними — постепенно увеличивалось. И тогда Поляков вскинул руку вверх и выстрелил. Белый на бегу сжался, инстинктивно втянув голову в плечи. А Поляков заорал что есть мочи:

— Стоять, или стреляю на поражение!

Белый пробежал еще несколько метров, но искушать судьбу он не стал и застыл, не оборачиваясь. Поляков, отплевываясь от бьющей в лицо воды, взял Белого на прицел и медленно, заходя сбоку, приближался к Белому.

— Встал на колени! Руки за голову! На колени, сказал!

Белый подчинился. Он тяжело дышал, плюхнувшись коленями в грязь и заведя руки за затылок. Когда Поляков оказался рядом, он прохрипел:

— Я ничего не делал. Не знаю, что вы там нашли, но я тут не при чем.

— Не е… мне мозги, Сафрон, я не в настроении.

Белый стиснул зубы и вперил острый взгляд в землю, поняв, что его имя уже известно нарушившим покой Ямы пришельцам.

Доставая наручники одной рукой и не сводя оружия с головы Белого, Поляков бросил взгляд назад. По улице в их сторону бежали люди в форме, привлеченные звуком выстрела.

— Почему я здесь? Я ничего не делал, начальник.

Это обращение «начальник» Белый произносил серьезно, но в его тоне читалась слегка презрительная насмешка. Ироничная дань традиции: Сафронов говорил так по привычке, как когда-то давно было принято, но никаким начальником Полякова, разумеется, не считал.

Белый выглядел напряженным, но испуганным он не был. Ни страха, ни паники. Говорил спокойно, твердым с хрипотцой голосом.

— Вы знаете мое имя. Мои пальцы у вас есть, биография тоже. Да, судимый. Но свое я отсидел.