– Слушай, а горка? Помнишь, катались? Она существует?

– Горка-то? Конечно! Ледянка. А что, хочешь покататься?

– Ага! Давай потом сходим, а? Хочется дурака повалять!

– Дурака повалять? Так ты и так уже валяешься! – И кинула в него снежком.

Они долго отряхивались в сенях, потом вошли в теплую полутьму старого дома, который показался Котову маленьким и низким, а ведь в детстве он завидовал Варьке, у которой такой большой и светлый дом! Пахло пирогами и еще чем-то, тоже из детства.

– Ты есть хочешь?

– Ужасно! У тебя пироги?

– Напекла по привычке, неизвестно зачем. Щи будешь?

– А то! Варь, а чего у тебя елки нет?

– Да я не успела! Можем потом нарядить.

Они ели, поглядывая друг на друга над тарелками, и в какой-то момент Котову вдруг почудилось, что все это: огненные щи в разномастных тарелках, пироги в плетеной корзинке, выцветшая скатерть; маленькое окно, сквозь которое косо пробивался бледный зимний свет; Варька в белом свитере с вывязанными узорами и в таких же носках; и он сам тоже в носках, только зеленых, которые ему выдала Варвара, потому что по полу дует, – это было всегда. А никакой другой жизни у него и не бывало. «Я дома!» Такая простая, ясная и правильная мысль, только додумался до нее Котов слишком поздно. Или нет?

– Варь, а ты умеешь трагически молчать? – вдруг спросил он, вспомнив не к месту бывшую жену.

– Молчать умею. Обязательно надо трагически? Могу попробовать, но не ручаюсь. А это ты к чему? А-а, – догадалась Варька, – эта твоя… как ее… Жозефина? Трагически молчала?

– Неделями! А я должен был догадываться, по какому вопросу она молчит!

– Бедный!

– А однажды она прислала мне девяносто семь смс подряд, представляешь?

– Девяносто семь? А чего ж не сто?

– Ну, может, и сто бы прислала, я телефон отключил. Это еще до свадьбы было.

– Говорила я тебе, что она дура? Слушай, а как ее на самом-то деле зовут, твою Изольду?

– Как зовут? – Котов вдруг замолчал и молчал довольно долго. – Ты представляешь? Я забыл! И вообще, что ты ко мне пристала с этой Изольдой?!

– Я пристала! Мне это нравится…

Потом они наряжали старую искусственную елку, для чего пришлось слегка подвигать мебель, потому что елка то загораживала телевизор, то блокировала дверцу шкафа. Игрушки тоже были старые, потертые, забытые – Котов радовался каждой совершенно по-детски, так что Варька не выдержала и, умилившись, быстро чмокнула его в щеку. Они на секунду встретились взглядами и тут же отвели глаза.

– На! Вот эту штуку надо на самый верх! Там отбито немножко, не поранься!

Игорь влез на табуретку и осторожно надел навершие со звездой, потом спрыгнул и полюбовался – здорово!

– А гирлянда есть?

– Ой, точно, гирлянда! Наверно, надо было ее сначала?

– Ничего, мы и так пристроим…

Пристраивая гирлянду, Котов вдруг спросил у Варьки:

– Варь, а почему ты замуж так и не вышла? Ты ж вроде собиралась? – И тут же испугался. Варвара включила гирлянду, которая бодро замигала разноцветными огоньками, и отошла в сторону, не глядя на Котова.

– А у меня приданое было неподходящее.

– Что значит – неподходящее?!

Варька села на кровать и издали посмотрела на Котова – в мигающем свете гирлянды ее лицо странно менялось: то казалось, что она плачет, а то – смеется.

– Ты знаешь, что это такое – жить с психически больным человеком? Не знаешь, и слава богу! А я знаю. Я десять лет прожила рядом. Так что какое замужество! Кому я нужна была с таким приданым?! Я сама-то еле выжила.

– Подожди… Ты кого имеешь в виду?! С кем… десять лет?!

– Котов, я про маму говорю! Про свою маму, Анну Викторовну Абрамову. Помнишь мою маму?

– Конечно, помню! Но разве она… Разве у нее… Варь, а почему я не знал?! Почему ты нам не говорила? Мы бы…

– Что – вы бы?! Вот чем вы помочь мне могли, а? Да ничем! Это была моя жизнь, Котов. И не смей меня жалеть! – Варвара вскочила и выбежала на кухню.

Варька и правда собиралась замуж. Познакомились еще в институте, последний год жили вместе у Олега в Москве, даже заявление подали. Но тут все и рухнуло. Однажды Варька зачем-то позвонила матери на работу – да просто соскучилась, давно не была. А там ей сказали, что Анна Викторовна уволилась. Как, когда?! Да на прошлой неделе! Почему, что случилось?! К матери хорошо относились на работе, ценили и, несмотря на возраст, на пенсию отправлять не собирались. Не добившись от материнских коллег внятного объяснения, Варька поехала в Филимоново – что-то так нехорошо стало на душе, и не зря, как оказалось.

Приехав домой, Варька застала мать в таком странном состоянии, что просто испугалась: та собирала чемоданы и намеревалась срочно ехать к старшей дочери в Вильнюс. Мама, куда, зачем?! Она была явно не в себе, и Варька с трудом убедила мать, что без визы и медицинской страховки ее никуда не пустят, а для получения страховки надо обязательно сходить в поликлинику. «Вот завтра с утречка мы с тобой и сходим, ладно?»

Сказав, что ей надо сбегать позвонить и отпроситься на завтра с работы – телефона у них тогда еще не было, Варька побежала на соседнюю улицу, к тете Кате Тимошиной, бывшей раньше их участковым терапевтом, пока поликлинику не упразднили. Но тетя Катя, выслушав Варьку, сама куда-то позвонила и велела завтра отправляться прямо в психоневрологический диспансер – она договорилась, их примут. Потом Варька побежала к Шарапову – а к кому ж еще? Он мрачно выслушал ее и сказал:

– Да не вопрос! Отвезу, конечно. Только… может, она и не захочет со мной ехать.

– Коль, ну как-нибудь! Я ее уболтаю! А что делать?!

Делать действительно было нечего. Возвращаясь домой, Варька корила себя, что в последнее время мало уделяла матери внимания. Последнее время! Последние лет пять, а то и шесть: работала, училась на вечернем, приезжала поздно, потом появился Олег…

Мать ждала ее, сидя в пальто, с узелком на коленях. Полночи она все куда-то рвалась – ехать, бежать, лететь, цеплялась за Варьку, плакала, спрашивала жалобным детским голоском:

– А у тебя все в порядке? Ты меня не обманываешь? А у Лидочки? У нее все в порядке?

И Варька снова и снова повторяла, что у всех все в порядке, а в какой-то момент не выдержала, и ударила мать по щеке, потому что та совсем зашлась в истерике.

– Спасибо! Спасибо!

Мать кивала с явным облегчением: от пощечины ей, видно, и правда стало лучше. К утру Варька была уже еле живая – а ведь еще надо как-то уговорить мать поехать с Шараповым! Анна Викторовна его ненавидела – ненавидела до такой степени, что, завидев ее издали, Шарапов переходил на другую сторону улицы или прятался в кустах: однажды она даже вцепилась ему в волосы и расцарапала лицо. Но это было давно, Шарапов тогда только вышел из больницы и еще не обходился без палки – маленькая Варька кричала и оттаскивала мать, а Шарапов даже не защищался, только жмурился.