Белинда изумленно уставилась на Шампань, встретившую это известие громкими непристойными звуками.

— Это очень помогает придать форму губам, — пояснила Бренди, выпроваживая Белинду за дверь.

— И не забудьте упомянуть, — бросила ей вдогонку Шампань в перерыве между звуками, которые можно услышать в туалете, — какая я глубоко одухотворенная личность!

— Не беспокойтесь, — многозначительным тоном пообещала ей Белинда, — не забуду.

В конце концов, размышляла она, громыхая вниз по металлическим ступеням, напоминающим пожарную лестницу, Шампань с лихвой перевыполнила основную заповедь своей новообретенной веры. Одному незнакомому человеку она определенно оказала очень большую услугу.

После того, как вся квартира содрогнулась от нового оглушительного грохота, Грейс бросилась на кухню, чтобы оценить повреждения. Мария с утра делала генеральную уборку.

— Мадам Грейс…

— Грейс. Просто Грейс, пожалуйста…

Олицетворение вселенской скорби, Мария ломала руки, стоя в окружении груды фарфоровых осколков. Всего, что осталось, насколько могла определить Грейс, от одной особенно отвратительной салатницы, подаренной Сионом, — на одном из осколков даже сохранился, ценник дешевого магазина. Своей глубокой центральной выемкой для нарезанных овощей и двумя вмятинами по краям для соусов салатница была ужасно похожа на большую фарфоровую бородавку.

— Ничего страшного не случилось. Честное слово.

Грейс уже успела понять, что общение с домработницей требует гораздо большего эмоционального участия, чем она предполагала. Мария, хотя и делала жизнь чище, значительно ее усложняла.

Настойчивое стремление Марии отвечать на телефонные звонки уже обернулось несколькими настолько перевранными сообщениями, что не было никакой возможности понять их смысл. Ни по неразборчивым каракулям, которые Мария время от времени оставляла засунутыми под телефон, ни по ее сбивчивому пересказу Грейс никак не могла определить, звонил ли ей Генри. Впрочем, это казалось маловероятным. После долгих уговоров Элли скрепя сердце согласилась позвонить ему насчет предстоящих съемок «Субботнего вечернего обозрения». Однако она категорически отказалась сопровождать Генри и Эвфемию в студию, сославшись на то, что у нее в это время свидание. Грейс не находила себе места, чувствуя неумолимое приближение назначенного срока.

Единственными сообщениями, передаваемыми Марией со стопроцентной точностью, были постоянные звонки леди Армиджер, желавшей знать, приедет ли Грейс на торжественный ужин. Грейс же, внутренне решившая скорее умереть, чем ехать в Венецию, никак не могла набраться решимости сказать об этом матери, не говоря о том, чтобы выдержать долгие уговоры, которые должны были неизбежно последовать за ее заявлением. Но пока что ей удавалось избегать разговоров с леди Армиджер.

В порыве либерализма Грейс убедила Марию, что та может приходить к ней, когда не занята у других клиентов, и это привело к совершенно непредвиденным осложнениям. Мария повадилась приходить в самые неурочные часы, как правило, когда Грейс была дома.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы та особенно возражала. Присутствие Марии, как ни странно, действовало на нее утешительно: весело насвистывая, домработница натирала до блеска полированные поверхности, отвлекая Грейс от угрюмых размышлений о собственных неудачах, разочарованиях и провалах последних нескольких недель.

Помимо любви к внешним выкрутасам, — сегодня, например, одна из ее платиново-белых прядей была выкрашена в ярко-оранжевый цвет, — Мария отличалась скрупулезной честностью и щедро относилась к своему времени. Она неизменно задерживалась у Грейс дольше, чем было оговорено: весело щебеча, мыла раковину, протирала пол, наводила порядок в шкафу. А с пылью она боролась, как со своим личным врагом. Жаль только, она не могла стереть воспоминания о Сионе у нее из головы; а так, отметила Грейс, все следы, оставленные им в квартире, были безжалостно уничтожены. Казалось, Мария действительно каким-то сверхъестественным образом обо всем догадалась и предприняла соответствующие действия. Первой исчезла фотография Сиона, швыряющего яйца в принцессу Маргарет, за ней последовали плакаты «Поддержим забастовку». Грейс оставалось только гадать, как поступила с ними Мария.

Домработница подняла глаза от разбитой вдребезги салатницы. Поймав на себе взгляд Грейс, она покраснела. В глазах блеснули слезы.

— Наверное, вы вычтите у меня из жалованья…

— Что? Как вы могли так подумать! Разве так можно поступать… неужели кто-то так поступает?

Смущенно отвернувшись, Мария опустилась на колени и принялась собирать осколки, а Грейс постаралась вспомнить то, что говорила Элли про других, не таких покладистых клиентов домработницы. «Одна женщина ведет себя по отношению к ней просто гадко, хотя Мария старается изо всех сил. Платит ей гроши, кричит». Грейс бдительно следила за собой, выискивая малейшие признаки социального превосходства, выказываемые в отношении домработницы — замечание, слово, жест, которые Мария могла бы истолковать как напоминание о ее зависимом положении. Мария же решительно продолжала кампанию за то, чтобы взять в свои руки личную жизнь Грейс. Ни одно ее посещение не обходилось без упоминания о «мой клиент, ош-шень добрый человек, он вам идеально подойдет».

— Знаете, Мария, — отвечала Грейс, стараясь не показаться слишком суровой, — я решила на время воздержаться от мужчин.

Мария неизменно поражалась ее словам.

— Но вы есть такая красивая. Мой клиент, он тоже есть красивый. Зачем воздержаться от мужчин?

По мнению Грейс, на самом деле вопрос стоял не так. Главным было то, почему она сама не смогла понять, что Сион является лживым лицемером. Элли давно это подозревала. Даже Мария сразу же списала его со счетов, едва взглянув на фотографию. А что касается ее матери…

— Не хотите кофе? — вслух спросила Грейс.

Как красноречиво свидетельствовало быстро уменьшающееся количество пакетиков в буфете, больше всего домработница любила черный, обильно подслащенный кофе. Подойдя к столу, чтобы включить кофеварку, Грейс услышала, как у нее за спиной Мария прекратила вытирать пыль.

— Ми-исис Грейс, вы работаете с книгами, да?

Обернувшись, Грейс улыбнулась.

— Да, в издательстве.

— Я хочу показать вам книга. Хорошая книга.

Дружелюбная улыбка Грейс, поблекнув, уступила место изумлению.

— Вы написали книгу?

Подобное случалось с ней не впервые. Одним из непременных следствий работы в издательстве — даже таком убогом, как «Хатто и Хатто», — был бесконечный поток людей, как правило, едва знакомых, упрашивающих ее передать книгу на рассмотрение Адаму Найту. Грейс тщетно пыталась объяснить, что абсолютно такого же эффекта можно достичь, просто выбросив рукопись в ближайшее мусорное ведро. Это заявление никого не останавливало: похоже, каждый считал, что он написал не просто роман, а роман, который принесет автору десятки миллионов фунтов плюс контракт с киностудией. И все же Грейс удивилась, узнав, что подобное убеждение не обошло стороной и Марию.