Принимая заказ, продавщица несколько секунд водила турками в песке и мастерски отрывала их от этой «сковородки» ровно в момент кипения, разливала по чашкам с отбитыми ручками (мне объяснили, что ручки чашек работники гастронома портили нарочно, чтобы их не воровали). Одновременно продавщица нарезала по два-три кусочка колбасы или сыра огромным кинжалом, заворачивала их в плотный серый картон, взвешивала на весах, брала деньги, отсчитывала сдачу, отмеряла на глаз по пятьдесят-сто граммов водки, разливала в рюмки коньяк, перекрикивалась с завсегдатаями заведения, принимала товар – пирожные в больших картонных ящиках, подписывала накладные.

Галдеж в очереди стоял невероятный. Счастливцы выныривали из толпы, неся в руках бумажные квадратные тарелки со своей добычей, и пристраивались с ними на высоких круглых стойках-столах, из-за которых в гастрономе вообще негде было яблоку упасть.

Мирось указал нам глазами на свободные места вокруг стойки, а сам нырнул в толпу. По моим расчетам, стоять ему светило не меньше сорока минут.

«Так вот что означает здесь “пригласить на кофе”», – подумала я. Вся эта атмосфера казалась мне экзотической.

Мы с Томочкой пробились к стойке и заняли локтями побольше места. На нас гневно засопела парочка синюшного вида, поглощавшая с картона колбасу, густо намазанную горчицей. Из-под стола они разливали в чашки водку, которую, очевидно, принесли с собой.

Увидев мою растерянность, Томочка подбодрила меня:

– Здесь отличный кофе! А очереди – всегда. Не обращайте внимания, мы уже привыкли. Другое место – далеко. Да и не такое комфортное…

Значит, для них это было привычное и комфортное место.

Нормальненько…

Запах раскаленного асфальта, рукотворный кофе, эти побитые щербатые чашки с надписью «Общепит», жадные рты, припадавшие к кружочкам розовой, как попка младенца, колбасы, шелест промасленного коричневого картона, тихое пение за одной из круглых стоек, блаженные выражения лиц, объединенных под крышей этого доисторического «сельпо», – все говорило о минутах безоблачного и бездумного счастья, где нет места борьбе за жизнь, где завтрашний день гарантированно похож на прошедший. И поэтому единственная радость – вот так пить кофе в гастрономе на углу, беседовать и иметь на это время. Много времени, длинного, как тень после полудня, времени бесконечного и не забитого, как чемодан, миллионом дел. Времени, которое остановилось и стоит, как памятник посреди сквера, и не может сойти со своего пьедестала, чтобы сказать: «Схороните и вставайте…»

Волны запахов и звуков накрывали меня с головой.

– Вам плохо? – услышала я заботливый голос Томочки.

Я посмотрела на нее и в очередной раз залюбовалась ее изяществом, женственностью и сходством с голливудской звездой 50-х.

Но сердце сжалось от жалости. Я все же не ошибалась: ни сейчас, ни потом в ней не было ни одной зазубринки, за которые так любят цепляться мужчины. Это нежное создание, стоявшее передо мной, думая, что нашло себе оригинальную и образованную собеседницу, уже отныне было обречено на одиночество. Из-за своей правильности заядлой отличницы? Из-за чрезмерной преданности первому-встречному? Из-за легкомысленности своего избранника? Из-за нехватки опыта? Из-за меня?

Надо немедленно исправлять ситуацию! Пока Мирось стоит в очереди, вытирая вспотевший лоб безупречно сложенным вчетверо платком.

И я поставила вопрос ребром:

– Вы его любите?

Томочка испуганно взглянула мне в глаза и смущенно опустила взгляд в кофейную лужицу на столике, как будто хотела остудить. Она не привыкла отвечать на такие прямые вопросы.

Мне так приспичило говорить правду, правду и только правду, что я уже не контролировала себя:

– Дорогая моя, пока не поздно, бегите от него. Этот парень промучает вас всю жизнь, до старости, до безысходности. Женится на молодой только потому, что она носит короткие юбки и дерзко плюется сквозь зубы, а еще потому, что с ней хорошо заниматься сексом. А вы будете носить пирожки ему и его жене и никогда не узнаете, что такое настоящее счастье. Вам будет казаться, что оно запечено в ваших пирожках вместе с печенкой, грибами или творогом. Между вами нет ничего общего, кроме подписи преподавателя в зачетке. Это единственное, что вас объединяет. Поверьте, я знаю, что говорю. Считайте, что я провидица, гостья из будущего, ведьма, старшая сестра, стерва, – все равно! Только бегите. Потому что видеть ваши честные доверчивые глаза нестерпимо даже мне…

Она стояла, низко опустив голову. Непостижимый шум в гастрономе не мешал ей услышать каждое мое слово, сказанное достаточно тихо. Я знала, что она меня слышит. Более того, согласна почти с каждым словом, как будто давно ждала его.

Потом она сделала нечто странное – прижала ладонь к своей груди и только тогда подняла на меня довольно спокойный взгляд, который, откровенно говоря, сбил меня с толку. Но заговорила она прерывисто, с большими паузами, словно у нее пересохло в горле.

– Здесь… – сказала она, имея в виду место, к которому была прижата ее ладонь. – Здесь есть такая штука, в которую не верят… Она называется душа… Я пыталась уйти, но… но тогда она тоже уходит. И не возвращается. А здесь остается дыра. Сквозная. Даже ветер свищет…

С огромным удивлением и без своего обычного высокомерия я заглянула в ее глаза – в них теплилась боль той любви, которая осознает свою безысходность и вместе с тем соглашается с ней, потому что не может, не умеет жить иначе.

Почему я раньше этого не замечала? Как могла посмеиваться? Неужели наша смешная и добропорядочная Томочка тоже обладала этим даром? Только для нее он не был таким добрым и благодатным, как для меня. Вот как бывает…

Только теперь могу себе представить, как она страдала, когда начали сбываться мои только что произнесенные «пророчества».

Я почувствовала вину перед ней, которая всегда казалась мне эфемерной, ведь с годами она, наверное, научилась гасить этот уголек боли, словно и вправду пустила весь ее жар на выпекание своих вкусных пирожков.

Снова пришла мысль о том, что, если бы Мирось не влюбился в меня, Томочка достигла бы своей многолетней цели. А была ли я для него такой уж идеальной парой? Я, которая никогда не могла выслушать его глубокомысленные соображения до конца, плохо готовила, не уделяла внимания семейным ритуалам…

Удивительные гримасы судьбы. Это мы с ним были разными! А Мирось – просто слепым.

– Извините, – сказала я, положив на ее руку свою, – я не имела права так говорить с вами.

Она улыбнулась мне:

– Ничего. Вы такая странная… Вы из тех, кто нравится Миросику. Я бы хотела быть такой…

– Какой?

Она помолчала, подыскивая слова.

– Смелой… Независимой…

– Ну, так будьте! – сказала я.

– То есть? – не поняла она.

– Если бы я сейчас была на вашем месте, не ждала бы ни минуты в этом гадюшнике! Сбежала бы! Еще и заставила бы себя хорошенько поискать!