– Гм… – Ильич потер задумчиво подбородок. – Гм… Можно ли вас понять, что революция произошла у нас оттого, что мы споили русский народ?

– Можно, – ответил молодой человек. – Но я так не думаю.

– А что вы думаете? – спросил Ленин, уточняя позицию гостя.

– Я вообще не привык думать. Я коммунист по своим убеждениям и думать мне необязательно. А что думаете вы?

– У меня с головой что-то, – ответил Владимир Ильич, уходя от ответа. – Бессонница и временами сильные боли.

– Это поправимо. Наша настойка делает чудеса… Мы… В общем, голову мы изменим. А за остальное я не ручаюсь.

Во время этого короткого разговора молодой человек сидел в кресле ни жив ни мертв. Со Стариком, который годился ему в отцы, он разговаривал столь вольно, что его давно уже должны были вытолкать в шею. Однако Ленин почему-то медлил.

Он стоял над столом, заваленным книгами и газетами, упершись в края руками, и в большой голове его ворочалась неизвестная ему самому мысль. Газеты были в основном иностранные, по большей части немецкие, и на этом основании молодой человек сделал вывод, что хозяина кабинета почти не интересует советская пресса. Книги также лежали везде: на ковре, на подоконнике, в углах и на шкафу. Только на потолке их не наблюдалось, потому что закон всемирного тяготения не был пока отменен советской властью. В кадке стояла пыльная зеленая пальма. Рядом с отрывным календарем чернело бронзовое пресс-папье, изображавшее голову сеттера.

Набравшись наглости, доктор Хаммер схватил наугад одну из книг и открыл титульную страницу. Это были «Половые извращения и эксцессы. Том 2». Ленин тем временем пришел к какому-то определенному решению. Накрутив вертушку, он сказал по-русски в трубку:

– Голубушка, соедините меня с Львом Давидовичем.

Некоторое время трубка молчала, транслируя лишь помехи и трески на линии. Потом явственно раздался короткий выстрел.

– Троцкий на проводе, – сухо ответили в трубку.

– Лев Давидович, я хочу посоветоваться с вами по одному архиважному вопросу… У вас что, стреляют?

Трубка некоторое время молчала.

– Прошу говорить по существу, Владимир Ильич, – еще более холодно заметил Лев Давидович, что-то пережевывая и, по-видимому, прикрывая микрофон рукой.

– Может быть, мне позвонить чуточку позже?

– Позже я буду еще более занят, – сказал Троцкий, и в голосе его зазвенела холодная сталь. – Что вам нужно?

– Но вы уже прожевали?

– Прожевал и слушаю вас внимательно.

– У меня в кабинете сидит один свободный до развязности американец.

– И что дальше? – спросила трубка.

– Я хочу узнать ваше мнение об Америке.

– В каком смысле?

– Ну, это свободная страна?

– А почему вы об этом спрашиваете именно меня? – с раздражением заметил Лев Давидович. – У меня что, других дел нет, чем отвечать на подобные вопросы?

– Потому что вы жили в Америке, а я нет, – смиренно выдохнул Ленин.

– Мерзкое полицейское государство, – объяснил Троцкий. – Америка не актуальна. Ее скоро не будет.

– Гм… – пробормотал Ленин, бросая тревожные взгляды на своего посетителя, который слегка заскучал, потому что не понимал существа разговора на неизвестном ему языке. – Что же с ней случится, с этой Америкой? Может, ее смоют волны мировых океанов?

– Там будет социалистическая революция, – сказал Троцкий голосом школьного учителя, который объясняет двоечнику элементарный вопрос. – И они все перебегут к нам.

– Гм, гм… Вы думаете, там такой сильный пролетариат?

– А разве у нас такой сильный пролетариат, чтобы совершить то, что мы совершили? – Здесь Лев Давидович слегка сорвался на фальцет.

– Не думаю. Пролетариат у нас глупый, неразвитый, – осторожно объяснил Ленин, стараясь не выходить из себя. – Он неаккуратен, ленив, продажен. Он не видит дальше своего носа.

– Именно. А всё состоялось именно потому, что у нас есть вожди, – нехотя сказал Троцкий. – Такие, как вы, Владимир Ильич, – добавил он уже совершенно упавшим голосом.

– Но это свободная страна?

– Да вы что, сбежать туда хотите?! – опять потерял терпение Лев Давидович. – Свободой там и не пахнет. Они даже лишили свой пролетариат возможности выпить рюмку после окончания трудового дня.

– А мы разрешили. Что из этого следует?

– А вывод тот, что более свободной страны, чем сегодняшняя Россия, не было и быть не может. Во всей мировой истории.

– Но ведь американцы весьма деловиты, – продолжал пытать трубку Владимир Ильич. – Деловиты, как муравьи. Это не русский байбак-трутень, читающий графа Толстого и рассуждающий о рисовых котлетках. Не русская проститутка, раздвигающая ноги перед тем, кто ее пожалеет и погладит по головке. Согласитесь.

– Владимир Ильич. У меня очень мало времени, – окончательно потерял терпение Лев Давидович. – Если вы хотите, чтобы мы все стали американцами, я сделаю это. Лично для вас. Но не тяните душу. Не могу я больше с вами говорить. Отдайте неразрешимое распоряжение, и мы будем работать над его окончательным разрешением.

– А чем вы заняты?

– У меня второй завтрак, – нехотя признался Троцкий.

– Извините, Лев Давидович. Я позвоню позже. Приятного аппетита.

В голове Ленина сразу же пронеслась картина, как молодой секретарь Троцкого в кожаной тужурке открывает бутылку шампанского в кабинете Наркомата обороны. Пробка бьет в потолок, и из горлышка хлещет зловонная кислая жижа, которую Владимир Ильич не переносил еще с университетских времен. Когда стреляли в Петрограде в октябре семнадцатого, то издалека казалось, что матросы открывают бутылки в винных погребах Зимнего дворца. Потом это случилось на самом деле, и многих участников штурма пришлось расстрелять. Оправдывало лишь то, что казнимые стояли под дулами винтовок совершенно пьяными и ничего не понимали.

– Мы их аннулировали, – пробормотал Ленин задумчиво по-английски, смотря на раскрытый том сексуальных извращений и эксцессов.

Доктор Хаммер вздрогнул. Реплика вождя мирового пролетариата заставляла задуматься. О Ленине ходило множество слухов, но все они были не слишком кровожадного характера. Борис Рейнштейн, который провожал молодого человека до кабинета Ильича, рассказал о предводителе кронштадтских матросов Дыбенко. Тот яростно влюбился в некую Коллонтай, феминистку и революционерку в интимных вопросах, увез ее в Ялту, чтобы вместе изучать второй том «Капитала». Братишки-матросы, оставшись без своего предводителя, сильно заскучали до анархических настроений. Троцкий негодовал и поставил на Политбюро вопрос о немедленном расстреле Дыбенко и «всей прочей порнографической сволочи», как он выразился. Однако Ильич, взяв слово, сказал: «Нет, расстрел будет для Дыбенко и Коллонтай слишком мягкой мерой. Нужно приговорить их обоих к тому, чтобы в течение ближайших пяти лет они оставались верными друг другу». Все рассмеялись, и вопрос был закрыт, несмотря на то, что Троцкий в знак протеста положил свой партийный билет на стол. Но через час, когда обсуждали вопрос о тифе, опять засунул билет в карман кожаной куртки и сделал вид, что слегка помягчел к окружающим.