Галеры проскользнули в образовавшийся проход. Семь генуэзских кораблей с беглецами из Галаты шли у них в кильватере, за ними следовали венецианская военная галера под командованием капитана Морозини и венецианская торговая галера. Этот последний корабль шел очень неуверенно: более ста пятидесяти моряков из его команды, защищавших город, не вернулись. За ним двигалась галера Тревизано, не испытывавшая такого недостатка в матросах, как на предыдущем судне, но лишившаяся своего капитана. Далее плыли еще два генуэзских судна, а замыкали флотилию четыре критских корабля с множеством греческих беженцев на борту.

В заливе Золотой Рог еще оставалось не менее десяти византийских кораблей, несколько генуэзских и, вероятно, около двадцати других судов, включая принадлежащие венецианским торговцам. Диедо решил подождать в устье Босфора в течение часа на тот случай, если какому-нибудь из этих кораблей удастся вырваться из залива с беженцами. Как оказалось впоследствии, это не удалось никому.

Диедо не мог пренебречь своим главным долгом — готовиться к атаке осман. Сильный ветер дул с северо-запада, но он мог поменять направление в любой момент. Капитану следовало отдать приказ уходить прежде, чем этот ветер стихнет или изменит направление. Второго шанса могло и не случиться.

Когда он сообщил свои соображения капитану одного из генуэзских судов, тот ответил:

— У нас широкие паруса. Пока ветер попутный, мы можем идти очень быстро. Мы обождем какое-то время — скажем, до заката.

Диедо знал, что семь больших генуэзских галер хорошо защищены и подготовлены к бою, так что у него нет причин для беспокойства. Он приказал всем остальным, кроме этих генуэзских кораблей, двигаться в путь.

Было чуть более двух часов пополудни. Четыре венецианских корабля и четыре галеры с Крита поймали сильный северный ветер и поплыли на юг, к Мраморному морю. Они держали путь в Негропонте, который теперь, после потери Константинополя, стал последним оплотом на границе с Османской империей. Пока корабли плыли, все, кто находился на борту, безучастно смотрели назад, на Константинополь. Даже испытанные в бою моряки на венецианских военных галерах не могли оторвать глаз от города, медленно уходящего за горизонт, — «второго Рима, града Христова».

У 160 000 османских солдат, хлынувших в город, отсутствовала какая-либо воинская дисциплина. Ими двигало лишь полное упоение грабежом. Каждому из них было позволено взять себе все, что он мог унести за следующие три дня. Греки быстро поняли: их жизни станут щадить, пока они не оказывают сопротивления.

На самом деле число убитых не достигало и 4000 человек. Для такого события, как захват города с населением в 40 000 жителей, это не было очень большой цифрой, учитывая нравы того времени. Большинство убитых погибли сразу после того, как османы прорвались за стену: не веря, что противников может быть менее 8000, турецкие солдаты, побуждаемые в первую очередь страхом, убивали всех, кто попадался им на глаза.

Именно по этой причине большинство защищавших стену были уничтожены. Кровь убитых текла по улицам вдоль стены, словно вода после сильного дождя.

Среди греков поговаривали, что даже турок, убивший собственных родителей, скорее предпочтет продать человека в рабство, чтобы выручить деньги. Если им не сопротивляться, они пощадят жизнь, лишь возьмут тебя в плен. Потому большинство горожан, которым не удалось бежать, были схвачены. Люди, прятавшиеся в соборе Святой Софии, тоже не сопротивлялись. Они просто позволили турецким солдатам, размахивавшим кривыми мечами, связать себя.

Османы не давали никакой пощады многочисленным мужским и женским монастырям, находившимся в городе. Хотя несколько монахинь предпочли покончить с собой, бросившись в колодец, чтобы не попасть в руки язычников, большинство церковников выказали удивительную верность своим обетам и спокойно сдались, как им приказали их настоятели. Некоторые были убиты, хотя они и не оказывали сопротивления. В числе погибших были старики, которые не представляли никакой ценности в качестве рабов, а также дети.

Пленные независимо от пола или положения в обществе были выстроены в две шеренги. Их связали друг с другом веревками или обычными шелковыми шарфами, после чего погнали в османский лагерь. То и дело слышались крики, когда какой-нибудь солдат-насильник вытаскивал из рядов красивую женщину или юношу. Остальные пленники шли покорно, словно стадо овец. Из их глаз исчезла всякая надежда.

Нечего и говорить о том, что императорский дворец и церкви были полностью разграблены, а позже дело дошло и до обычных жилых домов. Турецкие солдаты дрались между собой за наиболее ценную добычу, а все, что им было не нужно, уничтожалось или сжигалось. Многие иконы были разрублены пополам и сожжены. Из распятий молотками выбивали драгоценные камни, а сами реликвии выбрасывали.

Мехмед провел все утро в переговорах с посланцами из Галаты и с пленниками из византийской знати, которых привели к нему. Больше всего его интересовало местонахождение императора.

Византийцы сказали, что знают лишь то, что император пропал в бою. Появились двое турецких солдат, сообщивших, что император был обезглавлен. Они показали пленникам отрубленную голову для опознания. Все знатные пленники без исключения подтвердили: это действительно император.

Мехмед приказал выставить голову на столбе неподалеку от собора Святой Софии. Двое солдат сказали, что на теле, от которого они отрубили голову, имелись чулки с вышитыми орлами. Это стало для султана достаточно веским доказательством того, что император действительно мертв.

После завершения аудиенции молодой победитель удалился к себе, чтобы приготовиться к триумфальному въезду в город. Он повязал свое белое одеяние зеленым кушаком, надел белый плащ из дамаста и белый тюрбан со сверкающим зеленым изумрудом в центре. На поясе у него висел золотой ятаган, сверкавший так ярко, что на него было больно смотреть.

Закончив одеваться, владыка приказал Турсуну привести к шатру его белого коня. Турсун на мгновение не поверил своим ушам, он думал, что султан въедет в город на черном жеребце, служившем ему все пятьдесят шесть дней осады. Но скоро паж понял желание своего господина. Он вежливо поклонился и пошел приказывать конюху приготовить белого коня.

В два часа дня султан двадцати одного года от роду, сопровождаемый советниками, военачальниками и имамами, охраняемый отборными янычарами, въехал в Константинополь через Харисийские ворота. Словно желая сполна насладиться своим новым владением, он придержал коня, заставляя его идти медленной рысью, пока процессия двигалась по главной магистрали города. Повелитель даже не глядел ни на солдат, занятых грабежом, ни на молчаливых пленников.

Подъехав к входу в собор Святой Софии, Мехмед спешился. Он наклонился, поднял горсть земли и медленно высыпал ее на свой белоснежный тюрбан. Турсун и остальные собравшиеся поняли, что этим жестом их обычно надменный повелитель выражает свое смирение перед Аллахом.

Султан выпрямился и вошел в собор Святой Софии. Почти все греки, прятавшиеся там, были уведены, осталось лишь несколько старых монахов, сжавшихся в углу. Мехмед заметил турецкого солдата, пытавшегося выковырять мраморный камень из пола. Впервые после въезда в город владыка разгневался. Солдатам было разрешено лишь угонять в рабство людей и присваивать их имущество, но было объявлено: город со всеми его зданиями принадлежит султану, и только ему.