Это необычно. Он любит говорить людям, что он не только итальянец (это не правда), но еще и почти олимпийский спортсмен, поскольку его пульс в состоянии покоя составляет 45 ударов в минуту. И несмотря на его шутливое хвастовство (однажды я слышала, как он рассказывал кому-то, что фактически открыл Ибицу), он еще и лучший из мужчин. Но он начинает потеть и бледнеет.

– Я пойду подышу, – говорит он и выходит из ресторана.

И все немного замедляется, время как бы замирает. Я смотрю на него. В кафе, где мы сидим, французские окна. Я вижу своего брата снаружи, и ощущение паузы усиливается. Он ходит пошатываясь по почти пустой улице с ее мощеными камнями и аккуратными красивыми домиками напротив. Но мы не пили. И миллион лет прошло после того, как мы пробовали наркотики в подростковом возрасте. Я думаю, что, возможно, он шутит, и делаю маленький глоток супа. Брат наклоняется вперед. Я улыбаюсь, но что-то в его лице не так. Он не улыбается, даже глазами, как обычно. А потом он падает. Падает!

Моя суповая ложка тоже падает на пол, звеня, и наступает полная, невыносимая тишина. Несколько секунд я не могу пошевелиться. Я не могу дышать. Только не он, не мой брат! Все мужчины ушли из моей жизни. Кроме него. Я не религиозна, но мне хочется закричать, глядя в небо: «Чего тебе еще от меня надо?!» Вместо этого я бегу. Толкаю дверь и бросаюсь к нему. Пока я выбегаю на улицу, около него уже собралась небольшая толпа. Кто-то вызвал скорую. А он лежит на земле, не реагируя. Его глаза закрыты.

* * *

Пройдет много времени, прежде чем я снова почувствую себя счастливой. Я иду по мосту в сторону больницы. Все привычное сегодня кажется другим. На этом мосту всегда жили бездомные. В поисках убежища они собирались и вокруг больницы, сидели на лестничных клетках, прятались в тенях. Теперь везде вдоль дорог стоят палатки, в них живут целые сообщества. Окна парламента рядом выходят прямо на наш бездомный город, на людей, еле выживающих, с изъязвленными и распухшими пальцами, в грязной одежде, со спутанными волосами.

Я вижу мужчину в полубессознательном состоянии, его штаны наполовину спущены. Возле его головы лужа рвоты. Я смотрю, как люди проходят мимо него. Им он кажется невидимым. Я останавливаюсь и осторожно встряхиваю его, но он не просыпается, хотя и стонет. Он не в себе, принял что-то, как, я подозреваю, поступили бы все мы в тех же обстоятельствах. «Привет, ты меня слышишь?» Он приоткрывает один глаз. Я могу сказать, что его дыхание в норме. Мимо проходят другие люди: женщины на каблуках, мужчины в костюмах, работники больниц, врачи и медсестры. Все в телефонах, переписываясь на ходу. Я становлюсь на колени рядом с этим человеком и чувствую такое отчаяние. Я понятия не имею, кто он такой, я не имею к нему никакого отношения, и все же люди обходят его стороной, почти переступают, и это вызывает во мне ярость.

Я смотрю на реку под мостом. Солнце встает, оставляя золотые узоры на танцующей воде. Эта река, должно быть, повидала многое. Друг из Демократической Республики Конго сказал мне, что «Конго» означает «Река, которая поглощает все истории». Я думаю, что Темза тоже, должно быть, поглотила все истории и видела, как жизнь людей улучшается, а затем снова ухудшается. Ничего не меняется, на самом деле жизнь просто непрерывно движется по кругу. А теперь, кажется, настал момент вернуться в диккенсовский Лондон. Почти один из пятидесяти лондонцев является бездомным. И это до пандемии COVID-19.

Однако так не везде. В Данди я встречаю множество бездомных, но ни один из них не спит на улице. «В городе около пяти бомжей, – рассказывает мне женщина. – У остальных есть приюты или краткосрочное жилье». Я путешествую по городам Шотландии и слышу похожую историю. «Каждую среду я прихожу в бесплатную столовую, – говорит мне шотландская социальная работница. – Сижу и помогаю, чем могу». Она объясняет, что в Шотландии практически нет бомжей, потому что людям не нужно доказывать, что они бездомные, чтобы получить ночлег. «В Англии люди должны это доказать, – говорит она. – И я подозреваю, что очень немногие носят с собой документы, когда оказываются в кризисной ситуации». Возможно, именно поэтому мы видим так много людей, которые спят на улице?

Согласно Shelter, бездомный – это любой человек, оказавшийся в следующих ситуациях: отсутствие жилья в Великобритании или за границей, отсутствие законного права занимать жилье, разделение домохозяйства и отсутствие жилья для всего домохозяйства, нецелесообразность продолжать занимать жилое помещение, вероятность насилия, а также ситуация, когда заявитель не может обеспечить вход в жилье или проживает в передвижном строении, но не имеет места, чтобы его поставить. По сути, это касается всех, у кого нет постоянного адреса или кто рискует его потерять.

Независимо от официальных определений, по всей Великобритании медсестры поддерживают здоровье людей, не имеющих собственного жилья. И эта поддержка все более необходима. Благотворительная организация для бездомных Crisis сообщает, что люди, ночующие на улице, почти в семнадцать раз чаще становятся жертвами насилия. Каждый третий бездомный был преднамеренно избит или подвергался какой-либо другой форме насилия. Средняя продолжительность жизни таких людей составляет всего 44 года. Медсестра, работающая в команде по охране психического здоровья, которая обслуживает пять общежитий и несколько сотен временных меблированных квартир для бездомных, описывает свою работу как «заботу о людях с социальными проблемами, а также об их здоровье и благополучии». Она явно любит свою работу. О своих пациентах она говорит: «Я встречаю самых смелых людей. Это честь для меня».

Я держу ее слова в голове и, как могу, натягиваю на мужчину штаны и спальный мешок, потому что уже становится холодно. Готовиться к зиме, работая в Национальной службе здравоохранения, значит учитывать, что люди умрут от холода. Замерзнут насмерть. Одна женщина однажды описывает, что чувствуешь, замерзая. Она была госпитализирована в отделение неотложной помощи с переохлаждением после ночи на улице. Она как-то выжила, но тогда на улице было минус пять градусов. «Это было похоже на костер, – рассказала она мне. – Как будто моя кожа была в огне. Это была самая сильная боль, которую я когда-либо чувствовала – боль от холода. Я попыталась закричать, но не могла пошевелиться. И я ничего не могу вспомнить после этого».

Когда иду к больнице, я не оглядываюсь на парламент. Лучше, чтобы не мы заглядывали к ним в окна, а наоборот, они чаще оттуда выглядывали. Скорая