– Ага, я быстро. Потом назад.

– Давай уж.

Эйрик дернулся в сторону северянской деревни и резко затормозил на бегу, подняв ногами россыпь песчаных брызг с дороги, обернулся.

– А ты где будешь, батька?

– Да вот найду заводь у дороги, там и искупаюсь.

– Ага!

Оставшись один, Горбыль не далее как в ста метрах нарвался на небольшой пятачок песчаной заводи, где река образовала мелкую подкову. Прошелся по мелководью босыми ногами, глянул на небо, где солнце почти опустилось за кроны деревьев, создав сумерки над рекой, сказал сам себе:

– Здесь и буду.

Быстро, по-военному разделся, бросив сверху на свою одежду пояс с саблей и боевым ножом. Влез в воду в чем мать родила. Отфыркиваясь, проплыл на быстрину реки. Подзамерз сразу же, но заставил себя поплавать.

– Все, выхожу, а то так и в пингвина превратиться можно.

Подплыл к берегу, решив сплавиться к пляжу по течению, тут же услышал над головой из ветвей деревьев звонкий девичий голос:

– Гутыньки-гутыньки! Давно суженого поджидаю, да он, видно, не торопился ко мне!

Сашка поднял голову вверх и разглядел на ветке дерева свою давнюю знакомицу, русалку, с которой виделся последний раз еще на Донце. Та, глядя на него, мило улыбалась, показывая ряд белых, словно жемчуг, зубов во рту, глядела на Сашку с любовью и ухмылкой одновременно.

– Песец! Приплыли. Ты что там делаешь, на дереве?

– Ха-ха-ха! – поплыл серебром над рекой девичий смех. – Влазь ко мне, любый мой!

У Сашки, стоявшего в реке, вода которой доходила ему до причинного места, от простоты предложенного отвисла челюсть, ходившая от холода ходуном.

– Т-ты в-в своем уме, б-болезная? Или я п-похож н-на п-придурка?

Горбыль, развернувшись, побрел к пляжу, взбаламучивая шагами толщу воды. «Ща, полезу к тебе на дерево, держи карман шире. Нашла дурака за пять сольдо! – мысленно возмущался он. – Если ты такая умная, то чего ж строем не ходишь?»

У одежды стояла улыбающаяся красивая девушка с русыми, длинными, ухоженными волосами. Она совершенно не стеснялась стоять нагой перед Сашкой. Сотник сжал в горсти, типа прикрыд срам, свое уменьшившееся от холода хозяйство внизу живота. Так промерз, что красивая грудь и великолепная фигура девы реки не возбуждала. Исподлобья глянув на шагнувшую навстречу русалку, молча попытался обойти ее справа. Не тут-то было, русалка взяла Сашку за свободную руку, прижала ее к своей груди, и Сашка «поплыл». «А в нашем времени, помнится, говорили, что они холоднокровные. Типа вроде и женщина, а прикоснешься, жаба жабой. Вот и верь после этого слухам»

– Ха-ха-ха! – Весело засмеялась русалка, то ли Сашкиным ощущениям, то ли его прочитанным мыслям, то ли еще чему-то своему. – Ну как?

– Охренеть!

Русалка убрала Сашкину руку с его причинного места, теплой ладошкой провела по естеству и растительности над ним. Все, что секунду назад было скукожено от холода до размеров надкушенной сосиски, подросло до состояния зрелого баклажана, став таким же эластичным и плотным.

– Работает как часы! – объявил Сашка, уже сам потянувшийся к девушке.

– Нет! – вывернулась русалка из мужских объятий. – Не сейчас. Сними свой оберег с груди, распятый бог не наш, не росский. Тяжко мне видеть его.

Как у всякого мужика при виде красивой женщины и ее открытых прелестей, у Сашки моментально упала планка. Если бы сейчас он был одет в ОЗКа и хэбэшку, побил все мировые рекорды на раздевание. Горбыль в одно касание сорвал с груди крестик, бросил на одежду, снова потянулся к девушке.

– Не сейчас, Олекса. Одевайся, скоро отрок твой вернется, коего в деревню посылал.

– А…

– Я сейчас. Ты одевайся. Вместе в селище пойдем.

Русалка исчезла в зарослях ивняка. Сашкино хозяйство падало с неохотой, но шлангом повисло между ног, а к пляжу вышел Эйрик.

– Батька, ужин готов, айда снедать!

Молча, растерев тело рушником, сгоняя с него остатки речных капель, Сашка с сопением оделся и, уже натягивая на ноги сапоги, изрек:

– Эх, Эйрик, Эйрик!

– Чё, батька?

Из ближайших зарослей послышался шорох.

– Готовы идти, витязи?

Оба, развернувшись, увидели стоявшую улыбающуюся девушку, одетую в расшитую полотняную рубаху ниже колен, подпоясанную пояском под грудью. Волосы ее были заплетены в тугую косу толщиной в руку. Босыми ногами она подошла к воинам, взяла Сашку под руку.

– Гм, знакомься Эйрик, это моя…

– Водимая я его, Эйрик. Дивия меня звать. Что, Олекса, идем, ужин ведь стынет.

Обалдевший не менее своего воспитателя, озадаченный Эйрик пошел вперед. Дивия, потянувшись к Сашке, шепнула на ухо:

– Не журись, любый мой, все будет.

– Кхм, надеюсь!

Короткая майская ночь для Сашки пролетела быстро. Лежа на сене рядом с Дивией, утомленный и довольный, словно кот, объевшийся сметаны, лежал расслабленно, прикрыв глаза, ладонью лениво поглаживая упругую грудь женщины. У стены зашуршало сено. Сашка глянул в ту сторону, чтоб не разбудить любимую, спросил шепотом:

– Кто здесь?

– Кто-о? А сам не догадался? – ответил мужской хриплый голос. – Сами не спите и другим не даете. Нормальные людины занимаются тем, чем вы занимались, один раз за ночь. А ты ее, наверное, задрал уже. Она там хоть живая?

– Слышь, ты, я, кажется, вопрос задал?

– Овинник я, добро хозяйское берегу, да вот за вами приглядываю, гостечки дорогие. Дед Бажан скоро будить придет, а ты еще и не спал.

– Слышь, Овинник, пошел отсюда.

– Куда-а?

– За свечкой пошел, раз шустрый такой.

– Оставь, любый, – удовлетворенно, с ленцой потянулась Дивия. – Он в своем праве. Поднимут нас скоро. Слушай меня. Все знаю: и куда идешь, и к чему придешь! Поле дикое перейдешь без потерь и волнений. Вдоль Донца иди, а там к восходу примешь и Таврида появится. Друга своего ищи у теплого моря, там, где скалы тянутся к небу, где живет народ греческий, люди хитрые и вероломные, богу белому поклоняются. Вот только застанешь ли в живых друга своего? Не знаю. Все в руке твоей. Одно скажу, спешить тебе потребно. Ну а уж я тебя дождусь. Не коснется тебя своей десницей Мара. За меня ты не волнуйся. Ха-ха, даже сейчас все, что я хотела, получила от тебя, любый мой. Воюй умело, степной лис.

Снаружи, из темени утренних сумерек была слышна людская суета и конское ржание, лай собак, беготня и скрипы. Сашка отчетливо услышал приближающиеся шаги. Настала пора отправляться в дорогу.

Далеко позади остались Алусту и Партенит с их домами, сложенными из бута, в основном двухэтажными под черепичными крышами. У Партенита на мысе Плака Лактрис позволил воинам отдохнуть, расположившись прямо под стенами исара Ламбат, башни которого возвышались над вытоптанной поблизости дорогой. Византийцы по камням спустились к еще прохладному морю, сбросив кольчуги и одежду, смывали с себя пыль дальней дороги.