— Меня попросили оказать эту любезность.

— Зачем же было себя пересиливать? Отказались бы.

Женщина уже закончила покрывать себя лосьоном и с громким щелчком закрыла крышку.

— Да потому что они лечат моего ребенка! — сказала она, посмотрела в глаза Смирнову. — Что тут непонятного? Ради Риты я бы и не такое стерпела!

После Ракитиной следователь пошел в каюту Шишкиных. У них был мальчик двенадцати лет. Он ходил на костылях. Смирнов знал из файла, который прислал ему Павлов, что раньше он мог только сидеть в инвалидном кресле. Марухин с коллегами поставили его на ноги. Поэтому он не ждал от Шишкиных ничего, кроме восторженных отзывов. И не ошибся.

Супруги наперебой принялись восхвалять генетиков, едва Смирнов спросил, что они думают о членах лаборатории.

— Если бы не они, мы не знали бы, что делать! — заявила женщина, вытирая неожиданно скатившуюся слезу.

— Вы думаете, раз тот человек ворвался в кают-компанию и нес чушь, то эти люди в чем-то виноваты? — сказал Шишкин. — Нельзя же верить каждому встречному. — Он осуждающе покачал головой.

Его жена, тощая, будто высушенная солнцем и ветром, брюнетка с короткой стрижкой, вытащила сигарету и прикурила от серебряной зажигалки.

— Есть же неблагодарные люди! — пробормотала она, выпустив струйку дыма.

— Может, кто-нибудь из лаборатории вызывал у вас, скажем так, неприязнь?

— Никогда! — убежденно отозвалась Шишкина.

— Как можно плохо относиться к людям, которые дают тебе надежду? — поддержал ее муж. — Мы на них смотрим как на ангелов, разве вы не понимаете?

— Понимаю, — искренне ответил Смирнов. — Извините, что побеспокоил.

Последними в его списке были Хроматовы. Они жили в Выборге, а на процедуры приезжали в Питер. У них была девочка четырнадцати лет по имени Маша. У нее было что-то с кожей.

Хроматовых Смирнов нашел на носу теплохода, они пили минералку и смотрели на воду. Появление полицейского напугало их, и они до конца разговора не могли расслабиться. Полные и низкорослые, супруги походили на большие груши. Виктор Хроматов без перерыва вытирал платком лысину и обдувал себе лицо, выпячивая нижнюю губу.

— У Маши сначала кожа была словно чешуя, — торопливо рассказывал он, поглядывая на удалявшуюся дочку, которую попросили сходить за чипсами. — Благодаря лаборатории теперь она не похожа на ящерицу. Если бы нас попросили съездить не в Сургут, а в Африку, мы согласились бы не раздумывая.

Его жена, краснолицая блондинка с редкими волосами и широко расставленными глазами, несколько раз моргнула и сказала:

— Уже четыре года, как она может появляться на улице. Раньше дети сразу начинали ее дразнить. Они кричали… всякие гадости. — Женщина поджала губы и отвернулась.

— Как бы вы охарактеризовали Марухина, если бы я попросил вас сделать это беспристрастно? — задал вопрос Смирнов. — Понимаю, это нелегко, но постарайтесь.

Кажется, его просьба напугала Хроматовых. Они переглянулись и дружно пожали плечами.

— Мы с ним не так уж много общались. Терапией занималась Людмила Ивановна.

— Самсонова?

— Ну да. Она там одна.

— Конечно, это я так, на всякий случай. Профессиональная привычка. А про других ученых что можете сказать? Какие они люди?

— Честно говоря, нас это меньше всего интересует, — ответил Хроматов. — Они лечат нашего ребенка, и для нас этого достаточно.

— Знаете, мы же с ними не общаемся за пределами НИИ, — добавила его жена. — Видим их только на процедурах.

Смирнов понял, что больше ничего от супругов не добьется, и решил отстать. Поблагодарив Хроматовых, он вернулся в каюту и рассказал все Дымину.

— Не больно-то урожайно, — заметил опер. — Хотя ты ведь ни на что особенно и не рассчитывал, да?

— Всегда надеешься, что повезет, — возразил Смирнов. — Но ты прав: я не думаю, что кто-то из этих людей имеет отношение к убийствам. Слишком они заинтересованы в том, чтобы лечение их детей продолжалось. Они не позволили бы даже волоску упасть с голов генетиков, даже если бы узнали, что те в свободное от работы время пьют кровь девственниц.

После обеда у Смирнова зазвонил телефон — это был Павлов.

— Здорово, — проговорил он, когда следователь ответил. — Еще никого не убили?

— Слава богу, нет.

— Я насчет Липина.

— Ну?

— Баранки гну. Что за манеры?

— Давай быстрее, а?

— Ладно, уговорил. Липин не был знаком ни с кем из членов лаборатории, включая Базарова, до того, как принял роды у жены Самсонова, и не общался с ними после.

— Понятно, — разочарованно протянул Смирнов.

— Но не отчаивайся. У меня есть для тебя кость. Может быть, даже кусок мяса.

— Так? — Следователь мгновенно подобрался, почувствовав охотничий азарт. Такое с ним происходило каждый раз, когда он получал информацию, приближавшую его так или иначе к цели.

— Через три месяца после рождения двойняшек Липин купил джип. За наличные! Коллегам сказал, что продал дачу, но это неправда. Никакой дачи у него не было и в помине.

— Как ты это узнал?

— Не я, Никитин. Он съездил в роддом, где работал Липин, и допрашивал всех подряд, пока это не выяснил. И тогда он отправился к жене Липина.

— И?..

— Липин женился через два года после того, как купил джип. К тому времени у него уже был «мерседес». Так что она понятия не имеет, откуда он взял деньги на джип.

— А на мерина?

— Ну, тут-то все ясно. Продал одну тачку, купил другую.

— Можно выяснить, откуда у него появились бабки?

— Спроси у Самсонова, мой тебе совет.

— Ха-ха, как смешно!

— А что? Может, профессор был ему благодарен за то, что тот хорошо принял роды.

— Они что, были трудными?

— Нет. Прошли как по маслу. Говорят, рожать двойняшек всегда легче, потому что они меньше по размеру.

— Значит, Липин деньги получил за что-то, о чем не знает даже «крыша» Самсонова и компании?

— Похоже на то.

Дымин с досадой плюнул за борт (полицейские стояли на носу «Фаэтона», где народу было меньше) и достал сигарету. Какая-то женщина посмотрела на него неодобрительно, хотя до нее было метров десять, и демонстративно увела ребенка.

— Знаешь, меня, по-моему, мутит, — проговорил минут через пять Дымин, сосредоточенно разглядывая кончик сигареты. — У тебя нет какого-нибудь средства?

— Нет. А что, ты ничего не взял?

— Я думал, раз меня не укачивает в машине, то и морская болезнь не страшна.