Он кивнул в знак согласия и допил свой кофе, прежде чем повернуться и посмотреть на меня. И вот он, этот взгляд. Тот, который он так старательно пытался скрыть. Тот, который говорил, что видит меня и хочет большего, чем просто мое тело. Тот, который заставлял мое сердце совершать головокружительные прыжки веры и хотеть требовать, чтобы он любил меня, чтобы никогда не переставал смотреть на меня таким образом.

Затем он исчез в мгновение ока, но улыбка осталась.

— Что ты собираешься делать, когда у тебя будут дети и они смогут это прочитать? — спросил он, сделав еще один глоток.

При мне он никогда даже не произносил слова «дети». Может быть, это был кайф от этого простого мимолетного взгляда, но мое воображение разыгралось, представляя, как пойдет разговор, и мы поговорим о наших возможных детях и о том, какими замечательными они будут.

Но я выключила его и вместо этого сказала:

— Не знаю. Скажу им, что я взрослый человек и они не должны произносить этих слов.

Он рассмеялся.

— Звучит как надежный план.

— Ну а что бы ты сделал? — спросила я, тыча его в грудь.

— Я не знаю.

— Видишь. У тебя тоже нет плана.

— Нет. — Он перестал смотреть на меня и уставился в свой кофе, как будто надеялся найти там несколько чайных листьев, которые могли бы предсказать ему его будущее. — Никогда не думал, что он мне понадобится.

Я ненавидела то, что он отвел взгляд. Мой воображаемый разговор быстро угасал.

— Почему?

— Никогда не думал о том, чтобы иметь детей.

— То есть совсем?

Я знала, что он старше и говорил о том, какая тяжелая у него работа, но мне никогда не приходило в голову, что он просто никогда не хотел детей. Я решила, что он просто не нашел подходящую женщину или времени, чтобы найти эту женщину.

— Нет. — Его короткие ответы должны были быть достаточным предупреждением, чтобы не настаивать, но я просто не могла не узнать.

— Что, если бы ты нашел женщину и женился на ней, а она захотела бы детей? — расскажи обо мне, о нашем браке, о наших детях.

— Я не из тех, кто женится.

Мне пришлось рассмеяться. Я не знала, что он имел в виду, но он выглядел чертовски подходящим для женитьбы.

— Почему нет?

Его грудь вздымалась от глубокого вдоха.

— Мне тридцать восемь, Джулиана. Я не совсем в расцвете сил для женитьбы.

— Но ты и не на пороге смерти.

Я могла слышать свой тон. Я могла слышать его. Это больше не был гипотетический разговор. Он менялся, трансформировался. Мой утренний кофе в постели с мужчиной, в которого я влюбилась, превращался в спор с чопорным незнакомцем.

— Я твердо стою на своем и не хочу меняться. Не хочу ничего серьезного.

— Тогда что мы делаем?

Вот я и сказала это. Перчатка была брошена, и, наблюдая, как напрягаются его плечи и медленно поворачивается ко мне голова в замешательстве и раздражении, которые ему даже не пришлось объяснять, мне захотелось поднять эту перчатку обратно и проглотить ее целиком.

— Что значит, что мы делаем? Мы трахаемся.

Эти два слова поразили меня, как удар кулаком в лицо, и я отшатнулась, услышав их. Как он мог сказать это так просто? Как он мог притворяться, что ничего не изменилось с тех пор, как мы на самом деле просто трахались? Нет. Я бы не позволила ему этого сказать.

— Мы больше, чем просто трахаемся, и ты это знаешь.

— Джулиана.

Я проигнорировала его предупреждение, поставила свою кружку и снова повернулась к нему лицом. Готовая заставить его признать это. Вывалить все это наружу, чтобы он больше не мог прятаться.

— Я вижу, как ты смотришь на меня. Я чувствовала, как ты обнимаешь меня. Это не похоже на Ямайку или на ту первую ночь, когда я пришла к тебе. Ты знаешь, что это так, так почему ты просто не можешь признать это?

Он потер линию своего подбородка.

— Чего ты хочешь от меня, Джулиана?

— Я хочу быть с тобой. Продолжать делать то, что мы делаем. Смеяться, трахаться, заниматься любовью, делиться своими жизнями. Я хочу пойти с тобой на воскресный бранч, посидеть рядом и держать тебя за руку.

Он бросил на меня предупреждающий взгляд, как будто я должна была знать лучше. Это вывело меня из себя.

— Джек убил бы…

— Нахуй моего брата! — я выкрикнула это, раскидывая руки в стороны и опускаясь на колени, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. — Тебе тридцать восемь, Шейн. Ты мужчина. Тот, кто ни за что не извиняется. Поэтому, хватит. Придумывать. Оправдания.

Он встал с кровати и потянулся вниз, чтобы взять свои боксеры. Как только они оказались на месте, он начал расхаживать назад-вперед и проводить рукой по своим коротким волосам.

— Ты права, Джулиана. Я тридцативосьмилетний мужчина, у которого опасная работа, и он работает кучу часов подряд. Я не хочу никого втягивать в это. Не было никого, кто стоил бы этого.

Я проглотила боль от его слов:

Не стоит этого.

Это было еще одно оправдание. Он знал это. Я знала это. Я покопалась в своих мыслях, чтобы понять, почему он придумывает так много чертовых оправданий. И это поразило меня. Я не знала, правда ли это, но я узнаю, когда произнесу эти слова вслух.

— Ты напуган. — Я сказала это мягко, давая ему понять, что не осуждаю его. Оставив ему возможность признаться мне, и мы могли бы двигаться вперед.

К сожалению, дело приняло не такой оборот.

— Я ни хрена не боюсь. — Он прорычал эти слова и перестал расхаживать взад-вперед, чтобы указать на меня. Затем он натянул брюки, а рубашку держал в руке. Он уходил, а я еще не была готова. Меня разозлило то, что он попытался уйти в разгар всего этого. Меня вывело из себя то, что он надел рубашку, прикрывая грудь, к которой я прикасалась на досуге буквально прошлой ночью. Я ненавидела то, что он предпочел затеять ссору, отрицать и оправдываться, чем просто признать то, что он чувствовал ко мне.

— Ты. Напуган. — В тот раз я не стала смягчать свои слова. Его голова высунулась из-под рубашки, и он открыл рот, чтобы заговорить, но я еще не закончила. — Ты провел всю свою жизнь, никогда не чувствуя того, что я заставляю тебя чувствовать. Ты никогда не оставался достаточно надолго, чтобы разжечь такие эмоции. Ни одна женщина не продержалась достаточно долго. И ты