– Держи другой. Крепче, – бросил он, не поворачивая головы.

Она послушно взяла спиннинг, вцепилась пальцами в пробковую рукоять.

– Вот она!

– Где, где?

– Вон.

Метрах в двадцати что-то плескалось среди волн. Георг стравил еще метров пять лески, и рыба исчезла. Тогда он начал потихоньку подматывать. Потом снова стравил. Так продолжалось минут десять.

– Почему ты ее не тащишь?

– Нельзя. Большая. Сорвется. Нужно тихо. Изматывать.

Теперь Георг уже держал леску внатяг, а рыба ходила кругами, которые сжимались и сжимались. Она была метрах в десяти, как спиннинг в руках Ингрид дернулся.

– Ой! – закричала она, глядя на разматывавшуюся леску.

– Держи! Смотри, лески не перепутай!

Не отпуская свой спиннинг, он другой рукой стал сматывать леску на том, что держала Ингрид.

– Ничего. Ничего. Не такая большая. Вот так. Мотай туда-сюда, туда-сюда.

Отпустил, предоставил Ингрид справляться самостоятельно.

– Держи, пока я разберусь со своей.

Ингрид увидела, как на его шее вздулись жилы. Между тем вода залила уже половину волнореза и подобралась к ним. Оставалось каких-то пять-шесть метров.

– Отходи. К берегу. Мешаешь! – крикнул Георг.

Ингрид попятилась назад, но поскользнулась, выпустила спиннинг, он плюхнулся в воду и медленно поплыл прочь.

– Ах, черт! – закричала Ингрид.

Георг молчал, вцепился в свой спиннинг, крутя его из стороны в сторону, рыба билась метрах в пяти, а ноги его скрылись в прибывающей воде уже по щиколотку. Ингрид вдруг охватил страх, она побежала к берегу. Георг тоже отступал. Опрокинулся и исчез термос, заливало волной велосипеды, только рукоятки руля торчали над волнами.

Ингрид добралась до берега, села на песок. «Он же утонет!» – подумала она, и как раз в этот момент Георг смотал леску настолько, что огромная рыбина – полуметровая, не меньше, дорада – повисла перед ним, отчаянно колотя хвостом по воде. Георг запустил ей в жабры правую руку, шагнул назад, еще, оступился и упал в воду вместе с добычей. Над водой показалась его голова, потом левая рука – правой он продолжал удерживать рыбу. Он отчаянно колотил ногами и рукой, пытаясь плыть к берегу. Наконец нащупал дно, встал, вода была ему по грудь, и побрел, волоча за собой спиннинг со спутанной леской и дораду. Выбрался, бросил добычу и лег на песок.

– Ты как?

По виску и щеке его текла кровь – падая, ободрал кожу.

– Хорошая рыба.

– Велосипеды! Они утонули!

– Ничего. Уйдет вода, заберем. Часов через пять. Ингрид взглянула на часы: половина восьмого.

– Что ты будешь делать с рыбой? – спросила она.

– Большая рыба, – сказал он. – Никогда не ловил такую…

И хрипло и коротко рассмеялся. Поднялся, пошел к пальмовой рощице неподалеку, отыскал упавшую ветку и долго возился, отламывая от нее другую, поменьше. Отломил, ободрал жесткие листья и пропустил через жабры дорады.

– Тут деревня. Отдадим. Будут рады.

III

Всей деревни было – полтора десятка круглых тростниковых хижин на красноватом песке вокруг огромного акажу с развесистой кроной. Деревня мигом собралась вокруг пришельцев – впереди дети, за ними взрослые. Георга здесь знали, хлопали его по плечу, что-то кричали ему, гортанно смеялись. Он подошел к старику в бежевых кримпленовых брюках, едва прикрывавших худые колени, и сказал на ронга:

– Это тебе, Шимойу.

– Большая рыба! Очень большая рыба! Со Жоржи принес большую рыбу! Очень большую рыбу! – заговорили вокруг.

Георг положил рыбу на песок. Из хижин выходили еще люди, подходили ближе, восхищались.

Толпа переместилась от Ингрид с Георгом к рыбе. Ее щупали, хлопали по чешуе, ей радовались. Потом дораду оттащили к хижине Шимойу.

– Он оставит ее себе или поделится? – спросила Ингрид.

– Поделится, – сказал Георг.

Они подошли к толпе, облепившей вход в хижину старика. Рыба лежала на песке, над ней уже зароились жирные мухи. Толстая негритянка в выцветшей капулане села на корточки и ржавым ножом с деревянной ручкой принялась сдирать с рыбы чешую. Дети таскали пальмовые ветки для костра.

– У меня во рту пересохло, – сказала Ингрид. – Попроси воды.

Георг что-то сказал старику, тот гортанно прокричал домочадцам, и из хижины вынесли тыквенную плошку, в которой плескалась теплая вода.

– Пей медленно, а то снова захочешь, – предупредил Георг.

Пока Ингрид, морщась, цедила воду, он что-то опять сказал туземцам, те закивали и, в свою очередь, что-то строго сказали детям. Через пять минут у ног рыбаков стояла корзина, в которую дети сносили плоды: манго, папайю, масалу, апельсины.

– Наш завтрак, – сказал Георг, поднимая корзину. – Все, больше не надо. До свиданья! – он помахал туземцам рукой, и датчане отправились обратно к берегу.

Жители проводили их до дороги, а дети увязались было дальше, но Георг что-то строго им крикнул и они отстали.

Датчане сели в тени пальмы и принялись завтракать.

– Здесь, наркота, жизнь другая, – задумчиво произнесла Ингрид, разламывая желтый плод папайи.

– Жизнь как жизнь, – ответил Георг.

Он полулежал, прислонившись к стволу, смотрел в океан. Легкий шорох послышался сверху.

– Обезьяны! – шепнула Ингрид.

– Дай им апельсин.

По стволу пальмы спускался крупный самец, за ним на некотором отдалении – самочка с детенышем на груди. Ингрид кинула вверх апельсин, но самец ловить не стал, подождал, пока тот упадет на песок, спустился, взял, вскарабкался обратно и исчез в ветвях.

– Брось самочке, пока он не видит. Увидит – отберет.

Ингрид протянула апельсин обезьяне, та, озираясь, спустилась, вытянула морщинистую ладонь, поднялась по стволу и, быстро очистив шкурку, съела.

Георг перевернулся на бок.

– Скажи, наркота, эти твои глюки – хорошо было?

– Нет.

– А какие они были?

– Всякие. Чаще всего море. Желтая подлодка всплывает. Я смотрю с берега, ну, стоя на берегу… а одновременно стою и на ней тоже. Возле рубки рядом с Ринго. Меня – двое: один здесь, другой там. Ринго машет мне, тому, что на берегу, типа – давай! Типа – all we need is love[2], и типа – love is all we need[3]. Иду по воде. Очнулся – на подоконнике, дома у себя. Четвертый этаж. Типа еще шаг – и все. Хе-хе. И обоссанный, штаны типа мокрые, но радостный.