Посылаю тебе полученное мною по почте письмо от Анненковой, по штемпелю ты увидишь, что оно писано из Парижа. Оно служит подтверждением новой и неслыханной глупости, о которой, к сожалению, мы уже знали et vous, jugerez vous-même du ton de la lettre, qui est en même temps bête et impertinente! [42] В последнем моем письме я тебе уже написал мое мнение об этом и потому мне ничего не остается прибавить. Бог с ними.

С нетерпением жду теперь, на что матушка решится, – поедет ли она в Палермо и когда. Здесь нового особенного ничего нет, кроме внезапной смерти милой [Алеки?] Пален, бедные родители и жених жалки до крайности.

На этой неделе смотрел я гимнастику и фехтование в Гвардии, по одной роте, по моему назначению, с полка и остался весьма доволен сделанными в короткое время успехами.

Всей Армии возвратил я, согласно общему желанию, прежние эполеты, которые будут носиться на том же основании, как в Гвардии. При этом я так же возвратил шитые петлицы всем войскам, получившим оные за военные [сражения?], равно и моим полкам. Все прочее остается без всякого изменения.

Вот пока и все. Никола здоров и мил по-прежнему. Обнимаю тебя от всей души. Морякам нашим мой поклон, ты знаешь и, надеюсь, и они знают, как у меня сердце к ним лежит.

Бог с тобою.

Насчет осторожности в твоем поведении и в разговорах во время пребывания твоего во Франции мне нечего тебе повторять. В особенности с самим [Наполеоном] et surtout en politique, laissez-le venir à Vous, е́coutez-le et ne vous compromettez pas en avançant vos propres idе́es. Les miennes, Vous les connaissez, elles sont basе́es sur une politique franche et loyale [43].

№ 4. Александр II – Константину Николаевичу

Благодарю тебя, любезный Костя, за письмо твое от 8/20 Мар[та]. По телегр[афу] я уже знаю о твоем благополучном возвращении в Ниццу после 10-дневного плавания с эскадрою, надеюсь, что ты остался всем и всеми доволен.

Итак, теперь ты в Риме с дорогою нашею Матушкою. Дай Бог, чтобы поездка эта ей не повредила. Я очень рад днями прибытию туда короля Прус[ии] [44], который страстно любит этот древний город так, как и я, по приятным для меня воспоминаниям молодости. С нетерпением буду ждать теперь известий о прибытии твоем во франц[узские] порты и в самый Париж.

Помни, что я тебе говорил и писал в последнем моем письме. Учтивость без лишней фамильярности и осторожность в твоих разговорах и суждениях со всеми и в особенности с Напол[еоном].

Покуда его доброжелательство к нам, к сожалению, ограничивалось более словами; и последние его проделки и переговоры в Констант[инополе]: о Черногории, без нашего ведома, не совсем честные [45]. Влад[ыко] Данило [46] теперь сам в Париже и желает снискать себе его расположение, отказавшись самым неблагодарным образом от векового нашего покровительства.

Он успел, говорят, всех вооружить против себя, и весьма вероятно, что Черногорцы его не впустят обратно. Если Франция в дело это вмешается, то может из этого опять выйти каша, ибо мы, с нашей стороны, не можем оставить несчастных наших единоверцев на произвол западных держав и Турции.

В Персид[ском] деле Напол[еон] также приписывает своему вмешательству теперешний исход дела, который впрочем не есть окончательный, ибо мы еще не знаем, приняты ли Шахом все кондиции мирного трактата с Англией.

Она явно добивается присутствия своих агентов на Каспийском прибрежий, на что мы никак не сможем согласиться, и поэтому мы предложили Персии определить вопрос о консулах особою конвенцией. Ответа мы еще не получили. Из этого всего ты видишь, что мы не имеем причины делать Напол[еону] de trop grandes avances. Notez-vous cela [47].

Горчаков прочел мне письмо твое о посылке Путятина и свой ответ, из которого ты усмотришь, что хотя в инструкции ничего не упомянуто об гавани, но на словах ему предоставлено коснуться и этого пункта, если по обстоятельствам он признает это возможным. Во всяком случае будь спокоен, что лев[ый] Бер[ег] Амура и устье останутся за нами, и я разрешил Муравьеву [48] продолжать в нынешнем году переселение туда еще 3 сотен Амур[ских] каз[ачьих] полков.