– Мама, мамочка!

Когда останки всех жителей Больших Трав были собраны в храме, девочка сквозь слёзы произнесла, подняв к небу руки, как это делал жрец Карт:

– Покойтесь с миром! Пусть светлый Ирха примет ваши души в свои небесные чертоги!

Небо над храмом стало не голубым, а почти белым, и оттуда полился свет, воспламенивший храм и превративший его в большой погребальный костёр. Листвяна неподвижно стояла, пока на месте храма не осталось выжженное пятно. Сгорели и все строения деревни, в том числе и ограда. Хоть все хозяйственные постройки лежали пеплом, животные, в них находившиеся, кроме тех, кого успели зарезать бандиты, не пострадали. Могучие тягловые быки упряжки Зура потянулись к Листвяне, она погладила их по большим мордам и повернулась к гудурхам, собравшимся у сгоревшего храма, кроме больших леших здесь было много и других представителей лесного народа. Девочка оглядела их всех своими снова ставшими ярко-зелёными глазами и тихо попросила, указывая на уцелевшую домашнюю живность селян:

– Позаботьтесь о них, они ведь тоже дети леса.

– Гм, мда, конечно, непременно, – проскрипел Удург. Листвяна развернулась и пошла в сторону леса, если сначала она оставляла следы, немного приминая траву, то потом места, где ступала её босая ножка, оставались совсем не тронутыми.

– Чего это она? – спросила Сулье, стоящая рядом с поддерживающим свою жену Мусутуком.

– Уходит! – озабоченно и совсем без скрипа произнёс Удург. – Если она это сделает, боюсь, то гнилое болото, в центре леса, где был заточён костяной дракон, покажется нам цветущей полянкой! Беда будет, если она уйдёт! Надо её остановить!

– А куда она может уйти? Там же лес, – удивилась Сулье. К девочке рванул Куржум и, подхватив её на руки, попросил:

– Не уходи! Мы тебя очень просим!

Листвяна, которая стала словно полупрозрачной, подняла на гудурха свои большие зелёные и какие-то пустые глаза (то, что глаза живые, выдавали только слёзы, из них катящиеся), тихонечко и жалобно позвала:

– Мама, мамочка.

Кожа девочки, раньше гладкая, покрылась мелкими чешуйками, и Листвяна стала похожа на Альен, только очень бледную. Огневушка запрыгнула на руки к Куржуму и, наклонившись к Листвяне, произнесла:

– Она такая же как и я! Почему же она жила среди людей? Ой!

Альен ойкнула, потому что девочка стала прозрачной, а над собравшимися в бешеном хороводе закружились даже не облака, сами небо стало превращаться в гигантскую белую воронку! Лес застонал, как живое существо.

– Она уходит! Не дайте ей уйти! – закричал Удург, к Куржуму на руки запрыгнули Сулье и Ухря, они вместе с Альен обняли Листвяну. Огневушка произнесла, высказавшись за остальных:

– Листвяночка, если ты уйдёшь, уйдём и мы с тобой!

Тело девочки, уже ставшее почти совсем прозрачным, словно замерцало, и маленькие чешуйки стали бледно-золотистыми со слабым изумрудным оттенком. В небе исчезла белая воронка, и оно приобрело свой обычный вид. Облачка, опомнившись, побежали в одном, известном только им направлении. Один из гудурхов, глядя на обнимающих девочку, покрытую изумрудно-золотистой чешуёй, русалку, лешую и огневушку, изумлёно произнёс:

– Такого не может быть! Русалка погасит огневушку, а лешая загорится, если обнимется с носительницей огня! Их силы не совместимы! То, что мы видим, невозможно!

– Но почему же, – возразил другой большой леший, – Куржум же катает Альен.

– Он гудурх, а нам лес во многом помогает, – возразил удивившийся большой леший. В это время Листвяна открыла глаза и, сама обняв своих подружек, тихонько сказала:

– Не бойтесь, я не буду уходить, мама сказала – мне нельзя этого делать. – Девочка сказал это тихо, но её услышали, русалки-водяные промолчали, видно не решаясь высказывать своё мнение в присутствии гудурхов, а один из больших леших (тот, что сразу высказывал своё удивление) спросил:

– Мама? Как могла ей сказать человеческая женщина, её удочерившая, да и что она могла ей сказать?

– Это не та женщина, что здесь погибла, – ответил Удург, – мне кажется, её настоящая мать, но как это могло быть – это выше моего понимания! Когда Листвяна уходила, я заглянул… Она приоткрыла свою сущность, мне стало страшно! Тот зверь, что напал на наш лес и потом стал костяным драконом, по сравнению с этой малышкой…

– Как такое может быть, вон она лежит на руках Куржума. Такая же, как Альен, даже намного слабее её, вроде как огневушка, а вроде и нет, если бы не чешуя – то обычный человеческий детёныш, – высказался тот же гудурх. По деревянному телу Удурга прошла скрипучая волна, что должно было обозначать пожатие плечами:

– Она гораздо большее чем то, что мы видим. Возможно, сама не понимает ещё того – кто она. Может, время ещё не пришло, или что-то другое, это выше моего понимания, но то, что я увидел – меня напугало! Это сущность не сопоставимая ни с кем из нас, она равная всему нашему лесу! И если бы эта маленькая девочка ушла, здесь бы… Не знаю, возможно и леса бы не осталось!

– Не говори так, она хорошая! – заявила Альен, обнимая Листвяну, а сомневающийся гудурх задал следующий вопрос, высказав своё недоумение:

– И что ж нам теперь делать? Она не дитя леса, хоть он с опаской, но принял её. Как она здесь появилась, никто не знает. Но вышла-то она к людям, а не осталась в лесу, не хочет или не может здесь жить? Так что же нам делать? А если снова попытается уйти?

– Она в большей мере человек, чем наши дети от людей, – медленно, словно раздумывая, сказал Удург. Сказал и замолчал, увидев, что все собравшиеся обитатели леса, ждут его решения, так же медленно добавил: – Она не будет здесь жить, надо отвести её к людям. Но не в одну из деревень на опушке, здесь ей всё будет напоминать о той трагедии, что произошла с её приёмными родителями, а в город, большой город.

– Как же это сделать? – спросил гудурх, и до этого задававший вопросы. Ответила Альен:

– Мы с Сулье поможем. Сначала я проведу их до большой реки по огненной дорожке, а потом Сулье и Мусутук доведут нас до города водным путём, по большой реке.

– А чего ты в город собралась? – удивился Удург, огневушка ответила:

– Надоело в болоте, а там, как мне рассказывали, есть большие печи. Может, где и устроюсь.

– Ну что ж, может, это наилучший выход, – проскрипел самый старый из больших леших и кивнул Куржуму, тот развернулся и, подхватив ещё и Мусутука, отправился к болоту Альен.

Удург и Куржум смотрели на танцы мавок и дриад. Гудурхи стояли на краю лунной поляны, стояли (вернее лежали, так как подогнули свои ноги и опустили длинные туловища на землю) не одни, на руках-ветвях Куржума сидели Альен, Ухря и Листвяна. После гибели деревни Большие Травы уйти по огненной дорожке к большой реке не удалось – Листвяна не смогла по ней идти. Да и сейчас она не могла это сделать, у девочки не получалось многое из того, что раньше выходило как бы само собой. А сама Листвяна была словно тень себя прежней, девочка могла часами неподвижно сидеть, не обращая внимания на окружающих (пытающихся её расшевелить подруг и большого лешего), ярко-зелёные глаза потускнели и теперь были похожи на застоявшееся болото. Ухря вспомнила, что Листвяна очень хотела посмотреть на танцы мавок и дриад на лунной поляне. Куржум согласился разрешить танцы, но при этом строго предупредил – цветы не мять, траву не топтать! А разве может мавка – лесная русалка – помять цветы или потоптать траву? На танцы пришла посмотреть Альен, тоже строго предупреждённая, чтоб не баловалась с огнём. Огневушка пообещала и была усажена рядом с Листвяной и Ухрей на широких руках-корнях большого лешего (видно, он не совсем доверял этому огненному созданию и решил подстраховаться – держать огневушку как можно ближе к себе). Лесные девы танцевали под аккомпанемент обычных леших, козлоногих фавнов и дримаров (мужской разновидности дриад), те играли на пастушьих рожках, свирелях, на обычных флейтах и панфлейтах, казалось, такое сочетание музыкальных инструментов должно рождать какофонию, но мелодия была гармоничной и очень нежной. Все очень старались, и видно было, для кого они так стараются, но Листвяна оставалась безучастной.