— Ты уверена? — спрашивает Скотт.

— Еще как! — Антония кивает головой. — Абсолютно. Она вталкивает Кайли в подсобку.

— Кто это был? — спрашивает она. — Что он тебе сделал?

Кайли все еще чувствует запах шоколада, и ее так мутит от него, что ей трудно устоять на ногах.

— Я убежала, — говорит она.

Голос как будто не ее. Звучит так, словно ей лет во­семь.

— Он тебя не тронул? — У Антонии голос тоже ка­кой-то чужой.

Электричество в подсобке Антония включать не стала. В открытое окно льется волнами лунный свет, серебрит девочек, точно рыбок в воде.

Кайли глядит на сестру и мотает головой. Антония мысленно перебирает все те бессчетные гадости, кото­рые говорила и делала неизвестно почему, и краска сты­да заливает ей лицо и шею. У нее даже мысли не было никогда проявить великодушие или доброту. Ей хотелось бы утешить сестру, обнять, прижать к себе, но она этого не делает. Думает: «Прости меня», но выговорить это вслух не получается. Слова застревают у нее в глотке, по­тому что они должны были быть сказаны давным-давно.

Но Кайли все-таки понимает, что творится в душе ее сестры, и потому может наконец дать волю слезам, которые сдерживала с первой же минуты, как бросилась бежать по пустырю. Когда она успокаивается, Антония закрывает кафе. Скотт подвозит их до дому сквозь влаж­ную тьму. Лягушки с ручья повылезали на дорогу, Скотту приходится то и дело вилять, ведя машину, но кой-кого из этих тварей объехать все же не удается. Скотт знает, что в этот вечер произошло нечто важное, хотя что имен­но — ему не очень ясно. Он делает открытие, что у Анто­нии по носу и щекам рассыпаны веснушки. Будь ему суждено видеться с нею каждый божий день до конца своей жизни, он и тогда не уставал бы всякий раз заново поражаться и трепетать при взгляде на нее. Скотт борет­ся с побуждением стать на колени, когда они доедут до дому, и сделать ей предложение, хотя ему еще год учить­ся в университете. Антония оказалась не той вздорной, избалованной девчонкой, какой он считал ее. А главное, она — та, которой достаточно положить ему руку на ко­лено, и сердце у него забьется как сумасшедшее...

— Погаси фары, — говорит Антония Скотту, когда он сворачивает на подъездную аллею к их дому.

Она и Кайли переглядываются. Их мать вернулась домой и оставила для них наружный свет на крыльце, но неизвестно, погнала ли ее усталость ложиться спать. Не исключено, что она сидит и дожидается их прихода, а им совсем нет охоты предстать перед человеком, чье волнение несоразмерно превзойдет тот страх, какого натерпелись они сами. Им нет охоты пускаться в объяснения.

— Нам сейчас незачем попадаться на глаза нашей маме, — говорит Антония Скотту.

Она быстренько чмокает его и осторожно открывает скрипучую дверцу машины. Одна лягушка угодила-таки Скотту под колесо, и сестры, вдыхая влажный, пряный от зелени воздух, бегут по газону и на цыпочках крадутся в дом. Они ощупью поднимаются в темноте по лестнице и запираются в ванной комнате, где Кайли может смыть грязь и остатки шоколадной глазури с лица и рук и вымыть исцарапанные в кровь ноги. Рубашка ее безвозвратно погибла, и Антония прячет ее в мусорную корзину, под использованные косметические салфетки и флакон из-под шампуня. Кайли еще как следует не отдышалась, паника не улеглась еще в ее груди, где что-то булькает при каждом вдохе.

— Ты как, ничего? — шепчет ей Антония.

— Чего, — шепотом отвечает Кайли, и они обе прыскают.

Они зажимают себе рот руками, боясь, как бы их голоса не донеслись до материнской спальни, и давятся смехом, согнувшись в три погибели и утирая слезы.

Пусть в будущем они не станут возвращаться в разговорах к этому вечеру, но тем не менее он все меняет. Пройдут годы, и все равно темными вечерами они будут думать друг о друге, перезваниваться без особой на то причины и медлить, не вешая трубку, когда, казалось бы, уже все сказано. Они — не те, какими были всего час тому назад, и прежними никогда уже не будут. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы браться вновь за старое. Уже наутро груз зависти, который таскала на себе Антония, исчезнет, оставив по себе только легчайший зеленоватый след на подушке, в том месте, куда она кладет голову.

Отныне, случайно сталкиваясь друг с другом в коридоре или на кухне, Кайли и Антония посмеиваются. Никто больше не занимает надолго ванну, не придумывает обидные прозвища. Вечером, после ужина, Кайли с Антонией вдвоем убирают со стола, бок о бок моют посуду, не дожидаясь, пока их попросят. Перед сном, когда обе дома, Салли слышит, как они болтают. Когда им кажется, что их слышит кто-то третий, они сразу прекращают разговор, но при этом остается ощуще­ние, что связь меж ними и тогда не прерывается. Сал­ли готова поручиться, что среди ночи они секретнича­ют, перестукиваясь по азбуке Морзе.

— Что происходит, как ты думаешь? — спрашивает Салли у Джиллиан.

— По-моему — чудеса! — говорит Джиллиан.

Как раз в это утро Джиллиан обратила внимание, что на Кайли надета черная маечка, из тех, какие носит Антония.

— Увидит, в чем ты ходишь, сорвет ее с тебя своими руками, — предупредила она племянницу.

— Вряд ли. — Кайли пожала плечами. — У нее и так слишком много черного. И потом — она мне сама ее дала.

— В каком это смысле — чудеса? — спрашивает Сал­ли сестру.

Она полночи не спала, составляя для себя перечень того, что может оказывать влияние на ее дочерей. Тай­ные секты, секс, преступная компания, воображаемая беременность — ни одной возможности, кажется, не упустила она за эти бессонные часы.

— Да может быть, ничего такого нет, — говорит Джиллиан, не желая волновать Салли. — Может, они просто взрослеют.

— Что? — Само это предположение повергает Салли в смятение и мрак, как не могли бы никакие беремен­ности и тайные секты. Рассматривать такую возмож­ность она отказывалась. Удивительно, как Джиллиан всегда умеет сказать то, что не надо. — О чем ты гово­ришь, черт возьми? Они же еще маленькие!

— Ну, рано или поздно им не миновать стать взрос­лыми, — продолжает Джиллиан, увязая все глубже. — Ты оглянуться не успеешь, как они упорхнут от тебя.

— Что ж, благодарю за мнение специалиста по роди­тельским вопросам!

Джиллиан не улавливает сарказма; раз уж она нача­ла, то поделится с сестрой еще одним соображением.

— Пора тебе вспомнить, что ты не только мамаша, а то иссушишь себя в труху, и тебя останется лишь выме­сти прочь метлой! Начни с кем-нибудь встречаться. Что тебе мешает? Вот девочки, они ведь дома не сидят, а ты что?

— Какие еще последуют мудрые изречения?

Голос у Салли совершенно ледяной, и даже Джил­лиан не может не почувствовать, что ей указывают на ее место.

— Никакие, — отступает она наконец. — Больше не услышишь ни звука.

Джиллиан тянет закурить, и неожиданно до нее до­ходит, что она вот уже полмесяца как не выкурила ни одной сигареты. И что самое занятное, без дальнейших усилий бросить! А все потому, что насмотрелась карти­нок о строении человеческого тела. Рисунков с изобра­жением легких.