Микулка встрепенулся и огляделся. Окружающие его ратники стали расходиться по своим делам, старательно избегая его взглядом. Этого он уже не выдержал. С криком бросился под палубу и стал доставать оттуда еще не найденные запасы. Выхватив из них еще один ненайденный кулек с украденным серебром, он бросился в ноги Пельги, одному из ветлужских десятников, и стал целовать ему сапоги, протягивая завернутые в тряпицу монеты. Потом перебежал к очнувшемуся черемису и стал ползать уже около него, униженно извиняясь за свои прегрешения. Спустя несколько секунд он, не обращая внимания на установившуюся тишину, бросился к полусотнику и стал слезно вымаливать себе прощение.

— Гнал бы ты его со стоянки подальше, Иван Михалыч! — раздались голоса из собравшейся вновь толпы.

— Гнать? — задумчиво ответил тот. — Это мысль… А с вами что мне делать? Тоже разогнать, а? Или порешить половину, чтобы другая половина не мучилась? Какого хрена вы друг на друга озлобились, а?! — неожиданно перешел на крик полусотник. — Хотите поубивать друг друга, так? Давайте режьте, пусть ваши матери и жены справляют тризну по вас, будто им мало других проблем! Вот что тебе сделал твой напарник, а? — подскочил он к ограбленному черемису. — Он что, твою родню резал? Ах, твоих родичей? И не он? И это было давно? А вот Лаймыр рассказывал, что ваше поселение три года назад пограбили и несколько девок в полон утащили. Кто это был? Так чего ж ты не на тех татей ополчился, а своего товарища по оружию поедом ешь? Он, может быть, на защиту твоей родни скоро встанет и жизнь за нее отдаст, а ты? Да ну вас… Завтра затемно всех подниму — и будете скакать, как козлы по горам, пока вся дурь из вас не выйдет! А потом — на весла и до обеда! А ты, мелкий, — повернулся полусотник к Микулке, — монеты собери, они по́том и кровью ветлужской заработаны, грех таким разбрасываться. В наказание за поступок свой будешь хранить это серебро как зеницу ока. А не по пути тебе с нами будет — так проваливай вместе с ними! Но если останешься, то помни, что любой из воев моих сможет тебя так же водой воспитывать за слова твои поганые и проступки, уяснил? И нечего тут в ногах валяться, зазорно это для человека!

* * *

Прыжок рядом с его высунувшейся из-под палубы головой выдернул Микулку из воспоминаний о вчерашнем дне и переключил на день настоящий. Полусотник вместе с одним из черемисов противостоял трем ратникам, которые ожесточенно пытались достать их своими клинками или хотя бы выбить из ушкуя. Мечи у всех были деревянные, однако воины все равно были в полных доспехах, несмотря на то что вероятность оказаться в воде, пусть даже не на очень большой глубине, была высокой. Наконец один из наступающих связал черемиса чередой быстрых ударов, а двое других одновременно нанесли удар своему командиру. Меч одного начал скольжение над щитом полусотника, вызвав его инстинктивное движение назад, упершееся в начало возвышающейся палубы, а имитация сабли присевшего второго полоснула по ногавицам не успевшего подпрыгнуть Ивана. Несмотря на то что меч походного воеводы одновременно поразил нападавшего в открывшийся правый бок, битва защитниками ушкуя была проиграна.

— Усе, хлопцы! Перекур… тьфу, баста! Судно вами взято! — судорожно глотнул воздуха полусотник и сразу обрушился с места в карьер: — Десятник второго десятка! Эгра,[62]едрить тебя в кочерыжку! Почему отошел от борта без команды? Ах, ты ее отдал?! А на каком языке, а? На кой ляд нужна такая команда, если половина из твоих людей ее не понимает! Вот и разрушился у тебя строй! Ах, ты заранее предупреждал всех своих? И почему у тебя тогда все рассыпалось? Узнать и доложить. Все! — раздосадованный полусотник повернулся в сторону носа ушкуя. — О Пельга! Живой? Извини, не рассчитал с ударом… Деревяшка деревяшкой, да ты без брони.

— Я хотел со стороны воды вам за спину залезть, да в доспехе разве в реку пойдешь? — начал оправдываться десятник. — Однако почти вышло…

— Не знаю, получился бы твой маневр, если бы я шум стекающей с тебя воды не услышал? Вряд ли. Что ты с ножичком сможешь против ратников в доспехах сделать? Отмахнутся не глядя — и ты труп. Надо было хватать первого попавшегося за шкирку, а то и двоих, и падать с ними за борт. Улавливаешь? Давай еще подумаем, почему твой десяток так долго возился. Все-таки атаковали вы сверху, будто бы с борта заморской лодьи, все преимущества на вашей стороне… Погодь чуть, Пельга, — полусотник повернулся к наблюдающему за ним из-под палубы Микулке. — Так, юнга. Чтобы через четверть часа все воины были напоены горячим взваром, понял? И поесть чего-нибудь собери, после такой потехи без мясного куска весла из рук вываливаться будут… Бегом!

Судорожное движение новоиспеченного юнги, еще в должной степени не прочувствовавшего своего звания, было прервано длинным переливчатым свистом дозорного.

— Все на борт! — зычно скомандовал полусотник, пару секунд размышлявший над доносящимися трелями. — Ишей и Мокша, по отплытии ко мне!

Ночная стоянка была организована на правом, невысоком в этом месте берегу Оки, в полудневном переходе от Мурома. Сам город прошли в середине прошедшего дня, точнее, попытались в нем не задержаться. У ветлужской рати, не избалованной развлечениями, и мысли не было, что остановки в одном из старейших городов на Оке может не быть. Как же можно пропустить посещение городского торга и любование деревянным детинцем, вознесшимся на левом, высоком берегу реки, если почти все вои в эти места попали в первый раз? Пришлось полусотнику заплатить не только мыто за провоз товара, но и побережное. А еще бросить мытнику пару кун сверх положенного, чтобы разузнать обстановку в верховьях Оки.

Собственно, сами верховья ветлужцев не интересовали: конечная цель путешествия была всего лишь в нескольких десятках километров от Мурома. Однако выдавать каждому встречному свои планы полусотнику совсем не хотелось, поэтому он и приврал немного про Рязань, Пронск и селища на Оке, куда будто бы они шли с товаром. И, естественно, показал любопытному мытнику котелки и сковородки, предназначенные для продажи.

Тем временем его рать под зорким присмотром десятников посменно удовлетворила свое любопытство на городском торжище, поглазев на муромских девок, обвешанных с ног до головы шумящими подвесками. Пришли немного разочарованные: бабы оказались совершенно такими же, как и везде. Ну разве что многие имели не то головные уборы, не то украшения из дугообразных жгутов из конского волоса и шерстяных нитей, охватывающих голову ото лба к затылку, а в остальном… Еще местных женщин отличало наличие поясов, которые в других местах носили только мужчины, а их пряжки тоже были увешаны теми же звенящими украшениями. А так бабы как бабы, разве разрез глаз или овал лица имеет значение? Подробнее же можно было определить разве что на ощупь, но кто же такое успеет за пару часов, да еще под неусыпным надзором десятников?

Иван же, осознавая то, что он слишком выделяется из толпы своим поведением и ботинками на толстой подошве, ограничился лицезрением монастыря Святого Спаса с деревянной церквушкой. Там, как ему поведал Мокша, два десятка лет тому назад был погребен Изяслав, сын Владимира Мономаха, погибший во время княжеской усобицы в битве с Олегом Черниговским. Вернувшись и поняв, что больше здесь делать нечего, платить за ночевку не хочется, а время неумолимо приближается к зимним холодам, полусотник скомандовал на отплытие, покинув муромские берега под неусыпным взором местного мытника. Заверив Мокшу, что его родную деревню они обязательно посетят на обратном пути, ветлужцы отправились в путь вверх по реке.