– Тормозните вон у той липы! – скомандовал Платонов.

Они вышли из машины, и Ледогоров повёл плечами: зябкий городок этот Питер! А может, ознобом повеяло от каменных крестов и надгробий, проступающих изломанными силуэтами за железной оградой.

Вскоре муравьиные фигурки двух полуночников растворились среди каменно-чугунной геометрии Никольского кладбища. Викинг грузно топал впереди, подполковник крался сзади и про себя костерил шалого профессора с его кретинскими флюидами.

Но в полсекунды Роджер выбросил лишнее из головы, собрался в пружину. Он мог поклясться: вон за тем каменным крестом прячется человек!

Неужто профессор кислых щей заманил его сюда, чтоб среди траурных оград покончить с настырным приглядом? Как-то не вписывается это трусоватое коварство в облик Викинга. Да и хвалёное Ледогоровское чутье не подавало сигналов тревоги: не скользила по спине ледяная змейка, не подбирался к сердцу малярийный озноб. Ладно, разберёмся!

Но тут чёрный силуэт сам показался из-за креста и, не таясь, пошел навстречу.

Материализовавшаяся тень поздоровалась за руку сперва с Платоновым, затем – с Роджером. Представилась вполголоса:

– Васыль.

Овидий-Васыль оказался не слишком многословным. Повернулся и зашагал в кладбищенскую темь, коротко мотнув головой: за мной!

Минут через пять он подошёл к дверце какого-то склепа, потянул на себя. Ветхая створка легко подалась и, вопреки ожиданиям подполковника, даже не скрипнула.

Войдя внутрь, Васыль деловито обхватил надгробную плиту и, поднатужась, сдвинул вбок. Зажёг мощный фонарь, невольно осветив себя. Роджер крякнул: «Какой же это Овидий? Тут Мефистофелем попахивает!». Их проводник и впрямь внешность имел удручающую. У него было лицо подростка и в то же время – старика. Причём, подростка – порочного, а старика – скупого и злобного. Интересно: на каких-таких скрипочках шурует этот Гроссмейстер?

Престарелый отрок озарил фонарем обнажившуюся дыру и лихо спрыгнул в могилу. За ним без лишних слов сиганул Викинг. «То бабочка была!» – констатировал про себя Роджер и последовал за легкомысленным профессором.

В центре просторной могильной камеры красовался гроб, отчасти уже истлевший. По соседству с ним в каменном фундаменте чернел солидный пролом, из которого на Роджера наплывали затхлость и глухая тоска.

Васыль мазнул лучом по пролому:

– Это – вход. Первым идете вы, Георгий Борисыч, потом вы, – кивок Роджеру. – Я замыкаю. Георгий Борисыч, дорогу-то помните?

– Да, вроде, не забыл ещё этот кегельбан! – отозвался Викинг.

– Тогда всё. Оснащайтесь, и – полный вперед! – Вплотную к гробу Васыль раскатал пузатый рюкзак и одарил спутников стандартным набором: аварийный жилет, фонарь, рация, железный щуп, веревка, ломик, саперная лопата. Небольшой домкрат и связку, погромыхивающую жутковатого вида ключами, засунул обратно в рюкзак.

«Снаряжаемся – как на спецоперацию!» – хмыкнул Роджер. И спросил:

– Рация-то зачем? Идем же вместе, наверху никого не оставляем?

– На всякий случай, – туманно пояснил Овидий. И добавил, скучая: – Там, под землей, случаи и впрямь случаются. Всякие.

Замотав отощавший рюкзак, скомандовал Викингу:

– Давайте, Георгий Борисыч!

Грива Белокурой Бестии скрылась в проёме. Роджер присел к мрачной дыре, втиснул в неё жилистое тело. Узкий вертикальный лаз окончился быстро. Вместо него открылся обширный ход, по которому Роджер шагал, не пригибая голову.

Стены были выложены тёсаным камнем. По пути профессор через плечо прочёл ему небольшую лекцию Из нее подполковник без малейшей радости узнал, что эту систему катакомб проложили в девятом столетии нашей беспокойной эры варяги – дружинники Олафа Красивого. Хотя по другой версии тут потели монахи, выстраивая под землей монастырскую тюрьму.

По долгу службы Роджеру приходилось посещать разные тюрьмы – от родного Заполярья и до африканской пустыни Калахари. Но это узилище представлялось ему чем-то новеньким. Здесь царил мир, чуждый теплокровным. Мир бледно-голубых грибов и мелких гадов – уродцев, ни разу не видевших солнца.

Чем дальше они углублялись в подземное чрево Лавры, тем больше всё мирское и суетное покидало Роджера, давая дорогу иным мыслям и чувствованиям. Как многие русские интеллигенты, Алексей Ледогоров был не чужд мистике, а уж недостатком воображения не страдал вовсе. Он прикинул – сколько же тут за минувшие столетия рядом с героями и гениями захоронено злодеев, всяких хмырей-упырей? И вряд ли чёрные их души улетучились в иные измерения. Запредельные измерения наверняка отторгли эту нечисть – и она вновь материализовалась здесь в обличьи пробирающей до кишок стужи, которая так не похожа на морозы, царящие под небом солнца и луны.

Вот сейчас исподтишка втянется в его, Ледогорова, бронхи, просочится в кровь какой-нибудь действительный тайный советник, растлитель и детоубийца. Роджер поежился. Он даже попробовал насвистать пару тактов про «Жанетту» в Кейптаунском порту. Но получилось неубедительно, и подполковник это занятие прекратил.

Тем более, что луч его фонаря высветил на щерблённой стене омерзительного паука – густо-мохнатого, словно обросшего кошачьей шерстью. Членистоногое чудище было размером с широкую мужскую ладонь и притом – синюшно-белого цвета.

Тварь застыла, как неживая, Роджер – тоже.

И вздрогнул, когда в спину ему с разгону торкнулся Васыль.

Тот шустро высунулся из-за Ледогоровского плеча, с ходу оценил обстановку:

– Не боись! Этот не тронет, он сам тебя боится. Здесь, в южной части, всё нормалеус. Вот в северных подземельях Лавры и впрямь паучищи водятся – сожрут и не заметят! А этот мутантик – просто милашка, майская прелесть!

Мимо майской прелести Роджер проследовал бочком. Затем были новые переходы и новые помещения. По дороге попадались глиняные черепки, истлевшие тряпичные обрывки, однажды под ногой лязгнул обрывок железной цепи.

В какой-то момент Ледогоров обогнал профессора, и теперь возглавлял шествие, повинуясь интуиции. Шагал быстро, он уже прилично оторвался от своих спутников.

Катакомба круто заворачивала влево. Подполковник обогнул выступ стены – и замер на месте. Наперерез ему через полутьму плыл, подрагивая, слабый огонек. Свеча!

Тонкую венчальную свечу несла перед собой девушка, облачённая в белый наряд невесты. Лицо ее было бы красивым, если б не мертвенная бледность. Фата ниспадала до земли, и казалось странным: как на нее не наступит хромающий следом чёрный монах, низкорослый и горбатый? Из-под надвинутого капюшона виднелись кустики косматых бровей да небритый подбородок, загибающийся вперед, словно круглая ручка зонтика. Одна рука инока сжимала наполненный до краёв кувшин, другая держала за лапы чёрного петуха. Голова птицы, увенчанная гребнем, безжизненно болталась в такт шагам хромоногого.

При полнейшей ирреальности происходящего, Роджер обратился в зрение и слух. Слух, впрочем, не понадобился: и девушка, и монах перемещались абсолютно беззвучно. И это – при том, что акустика подземелья многократно усиливала каждый скрип, каждый шорох камешка под ногой.