– Господи помилуй! – Он откинулся на подушку и засмеялся. – Нет, я не голубой. Могла, пардон, убедиться. Ногти я сам себе пилкой поправляю. Чего тут голубого? А духи… Это духи моей жены. Мой одеколон кончился, я пшикнулся из ее флакона.

– Уже третий раз, между прочим.

– Ну и что?

– Ну и очень зря. Хотя запах отличный. Как называется?

– Понятия не имею, – сказал он. – Поздно уже, давай поспим немножко.

– А почему ты всегда уходил от меня в шесть вечера, – спросила она, – а сегодня пришел в десять и ночевать собрался?

– Тоже мне, всегда. Мы третий раз вместе. Мы две недели знакомы. Вот лет через пять или десять скажешь «всегда».

– Не обещай мне долгих сроков, – сказала она. – Жена в командировке?

– Угадала. Видишь, я все честно говорю.

– А кто она у тебя?

– Умная, добрая женщина.

– А кем работает?

– В аппарате правительства.

– Ух ты! Чиновная дама! – рассмеялась она.

– Доктор юридических наук, – суховато сказал он. – Профессор Академии управления. Автор книг и учебников. Мастер спорта по стрельбе.

– Из лука?

– Нет. Из произвольного пистолета. Смешное название, правда? – Он примирительно улыбнулся.

– Обхохочешься, – сказала она. – А вдруг она позвонит, а тебя дома нет? И застрелит тебя, когда вернется. Все правительство за нее заступится. Ее оправдают. И дадут повышение по службе, а к тебе на могилку никто не придет.

– Ты придешь, – сказал он и обнял ее.

– Какая мелодрама! – сказала она, вывертываясь. – Лучше б ты был голубой.

Две недели и три свидания, тот еще роман, а грудь болела, как будто все оттуда выдрали, одни ребра остались. Он присел на скамейку. Сдохнуть от инфаркта на автобусной остановке. Или прийти домой и застрелиться из произвольного пистолета жены. Пистолет был в красивой стальной коробке с замочком. Можно расковырять ножом. Мелодрама.

– Мужчина, – сбоку раздался ломучий голос, – у вас такой обаятельный парфюм…

Он скосил глаза и увидел кудрявого мальчика с крашеными ногтями.

– Пошел ты! – Он тяжело встал и замахал рукой проезжавшей машине.

Доехал до дому. Выпил стакан минералки. Разделся. Принял душ. Лег в постель и, к завтрашнему своему удивлению, спокойно заснул.

Король Лир не должен умирать в финале. Сумасшедшие старики обычно бывают очень крепкими. Все кругом болеют, страдают, гибнут, а им хоть бы что.

У Шекспира он умирает более для равновесия. Поскольку вся эта катавасия произошла из-за его старческих причуд. И умирает как-то неубедительно: сердце не выдержало горя.

Дудки-с. У таких дедушек вместо сердца каменный мотор.

Вон он как в бурю выплясывал – и ничего. Даже не простудился.

Так что, если следовать жизненной правде, он должен был выжить.

Да конечно, на самом деле он выжил. Ну, полежал недолго в предынфарктном состоянии. Потом оклемался. Огляделся.

Видит – он снова полновластный король Британии.

Дочки-мерзавки сами себя убили. Бедняжку Корделию не сумели реанимировать.

Серьезных врагов нет. Подлый бастард Эдмунд Глостер убит. Корнуэльский герцог – тоже. Французский король лоялен и собирается восвояси.

Остались друзья: верный герцог Альбанский, верный граф Кент и еще более верный Эдгар Глостер.

Король Лир их усыновляет. Нельзя же без наследников.

А потом снова думает: да ну его, это бремя власти! Надоело! Болею, слабею, пора на покой. Ребята надежные, доказали преданность. Управятся. И старика не обидят. Разделить Британию между ними – и на заслуженный отдых. Тем более что межевание земель уже проведено.

Приглашает новоиспеченных сыновей и говорит:

– Глостер, начнем с тебя. Ну-ка, скажи честно, кого ты больше любишь – меня или папу?

Девочку одиннадцати лет изнасиловали и убили. Убийц поймали. Главным был наглый подросток. На суде он отпускал разные шутки, не стыдясь родителей жертвы, полного зала людей, не стыдясь своей матери, которая вскрикивала, закрывая рот рукой.

Наверное, поэтому его признали невменяемым и отправили на принудительное лечение, в психбольницу тюремного типа. А родители убитой девочки развелись, потому что напоминали друг другу о своем горе и это было невыносимо.

Отец переехал в другой город. Работал на стройке. Сильно изменился – раздался вширь, погрубел, научился пить плохую водку, сидеть на крыльце общежития и курить дешевые сигареты, слепо глядя перед собой.

Потом он поехал в дальнюю область, где была эта психбольница, и нанялся туда санитаром. Дефицитная профессия, кстати.

Он сразу узнал этого парня. Ждал две недели. Потом ему поручили сопровождать пациентов на помывку.

– Задержись, – сказал он и захлопнул дверь пустой душевой.

– А я чего не так? – спросил парень. – Извиняюсь, простите, пожалуйста.

– Танечку помнишь? – он ударил его резиновым шлангом. – Помнишь? – назвал ее фамилию и обстоятельства дела. – Помнишь?!

Тот упал на пол, закрывая лицо и живот.

– Я буду тебя убивать долго, – сказал он, пошевелив его сапогом. – Пожалуешься – убью побыстрей. Вся разница.

Вышел, закурил. Вспомнил девочку свою. Но не заплакал, как раньше, а так – загрустил. Захотелось поговорить с этим нечеловеком. Вернулся. Тот все еще валялся на полу.

Подтащил скамейку поближе, сел.

– Почему ты ее… Зачем? Чего ради? Объясни, я тебя прошу.

Парень молчал, потирая ушибы.

– Понимаешь, я – я! Тебя – тебя! Прошу. Прошу! – прошептал он, сжимая в руке шланг.

– Забыл, – сказал парень разбитым ртом.

Он ударил его еще несколько раз. Потом пошел к себе на квартиру. На кухне уронил стакан с чаем.

– Не нравишься ты мне, – сказала соседка.

Через год она сильно помогла следствию своими показаниями. Адвокат потребовал экспертизы. Его признали невменяемым. Наверное, справедливо.

Однажды ранним утром он почувствовал прикосновение жесткой ладони к щеке. Едва открыл глаза: на ночь им кололи снотворное. На краю кровати сидела новая нянечка. Он узнал ее сквозь весь аминазин. Лет семь назад она валялась на коленях перед ним и его женой. – Сашку помнишь? – спросила она.

Однажды ранним вашингтонским утром, в ту чудесную апрельскую пору, когда весь город любуется цветением вишен, в комнату, где она сидела, заглянул босс. Вернее, начальник ее начальника. Но для нее – самый настоящий босс.