— И давно у нее эта красная полоска — она не сказала?

Сэнди вздохнула:

— Из-за рукавов, говорит, не обращала внимания.

Была середина рабочей недели, а значит, Селеста в Райдале у родителей. Я позвонил ей из автомата на Пенн-стейшн и сообщил время прибытия моего поезда. Она встретила меня в Филадельфии и отвезла в больницу, высадив у самого входа. Селеста злилась на Мэйв из-за того, что та не заставила меня начать практику — как будто слова сестры могли повлиять на мое решение. Она по-прежнему считала, что вина за наше расставание и ее испорченный выпускной лежит на Мэйв. Селеста винила Мэйв во всем, в чем ей не хватало смелости винить меня. Мэйв, в свою очередь, так и не простила Селесту за то, что она пыталась вынудить меня жениться на ней в конце первого курса. Еще Мэйв была уверена, что Селеста подстроила нашу встречу на похоронах мистера Мартина, поскольку знала, что я туда приеду. У меня было другое мнение, но сестру оно не интересовало. В общем, Селеста не хотела видеть Мэйв, а Мэйв не хотела видеть Селесту; я же хотел поскорее вылезти из машины и найти сестру.

— Дай знать, если тебя нужно будет подвезти домой, — сказала Селеста, поцеловала меня и была такова.

Двадцать первое июня, самый длинный день в году. Восемь вечера, а косые солнечные лучи по-прежнему бьют в каждое окно западного фасада больницы. Женщина в регистратуре сообщила мне номер палаты Мэйв, но как пройти — не объяснила. Тот факт, что последние семь лет своей жизни я провел в разных нью-йоркских клиниках, никоим образом не облегчал мне поиски сестры в пенсильванской больнице. В госпитальной планировке напрочь отсутствовала логика. На то, чтобы найти в этом хаосе отделение общей практики, а затем и мою сестру, у меня ушло некоторое время. Дверь в палату была приоткрыта, я дважды постучал, прежде чем войти. Палата была двухместной, но занавеска перед второй кроватью — перестеленной, незанятой — была отдернута. В кресле у кровати Мэйв сидел блондинистый мужчина.

— Иисусе! — сказала Мэйв, увидев меня. — Она поклялась здоровьем сестры, что не скажет тебе.

— Она соврала, — сказал я.

Мужчина в костюме поднялся на ноги. Секунду спустя я его узнал.

— Дэнни. — Мистер Оттерсон протянул мне руку.

Мы обменялись рукопожатием, и я наклонился, чтобы поцеловать Мэйв в лоб. Лицо у нее было раскрасневшимся, горячим и слегка влажным.

— Со мной все хорошо, — сказала она. — Лучше не бывает.

— Она на антибиотиках, — мистер Оттерсон указал на серебристую стойку, к которой был подвешен пакет с жидкостью; потом он посмотрел на Мэйв. — Ей нужен покой.

— Я в покое. Покойнее некуда.

Так странно было видеть ее на больничной койке — как будто она пробуется на роль пациентки в какой-нибудь пьесе и под одеялом наверняка лежит в одежде и обуви.

— Мне пора, — сказал мистер Оттерсон.

Я думал, Мэйв попытается его задержать, но нет.

— Я выйду в пятницу.

— В понедельник. Думаешь, мы и недели без тебя не протянем?

— Не протянете, — сказала она; он ответил нежнейшей улыбкой.

Мистер Оттерсон коснулся ее здоровой руки, кивнул мне и ушел. За прошедшие годы мы встречались много раз; когда я учился в Чоуте, на летних каникулах подрабатывал у него на фабрике, но по-прежнему при встрече с ним в голове у меня возникало одно слово: застенчивый. Как такой человек смог построить такой бизнес? Замороженные овощи Оттерсона теперь отправлялись в каждый штат восточнее Миссисипи. Мэйв сообщила мне об этом с немалой долей гордости.

— Если бы ты сперва позвонил, я бы сказала, чтобы ты не приезжал, — сказала она.

— А если бы ты мне позвонила, я бы сказал, во сколько точно приеду. — Я взял металлический планшет, свисавший с крючка в изножье ее кровати. Кровяное давление — девяносто на шестьдесят. Цефазолин каждые шесть часов. — Не расскажешь мне, что случилось?

— Если ты не собираешься заниматься медициной профессионально, то я не вижу смысла в этом допросе.

Я обошел кровать и взял ее руку с капельницей. Агрессивно-красная полоска флегмоны шла от пореза на кисти, петляла по внутренней стороне руки и исчезала в подмышечной впадине. Кто-то обрисовал ее черным маркером, чтобы проследить за развитием инфекции. Рука была горячей, слегка распухла.

— Когда это началось?

— Если ты оставишь в покое мою руку, я кое-что тебе расскажу. Я думала подождать до выходных, но ты все равно уже здесь.

Я снова спросил: когда все началось? Возможно, медицинская школа все же принесла мне какую-то пользу. Определенно я научился добиваться ответов на вопросы, на которые никто не желал отвечать.

— Чем ты поранила руку?

— Понятия не имею.

Я скользнул пальцами к ее запястью.

— Так, нечего щупать мой пульс, — сказала она.

— Тебе кто-нибудь объяснил течение болезни? Заражение крови, сепсис, повреждение органов. — По выходным Мэйв собирала поношенную одежду, невостребованную еду и свозила в приемники для бедняков. Она то и дело резалась: кривая скрепка, торчащий гвоздь. Кожа у нее вечно была в синяках — из-за коробок, которые она перетаскивала в багажники машин.

— Хватит нагнетать, ладно? Я уже легла в больницу, ты не заметил? Меня уже накачивают антибиотиками. Ума не приложу, что тут еще можно сделать.

— К врачу нужно обращаться, не дожидаясь, пока инфекция, поразившая руку, доберется до сердца. У тебя рука будто краской разрисована — ты не заметила?

— Тебе новости рассказать или нет?

Гнев, который я ощутил, увидев Мэйв на больничной койке, был неуместен. Ее лихорадило. Возможно, ее мучила боль, но я был последним человеком, которому она призналась бы в этом. Я велел себе успокоиться, иначе она вообще ничего мне не расскажет. Вновь обошел кровать и сел в кресло, все еще хранившее тепло Оттерсона. И начал с начала:

— Мне жаль, что ты заболела.

Она смотрела на меня с минуту, пытаясь оценить, насколько я искренен.

— Спасибо.

Я сложил руки на коленях, чтобы не касаться ее.

— Что там у тебя за новости?

— Я видела Флаффи, — сказала она.

К тому моменту мне исполнилось двадцать девять. Мэйв — тридцать шесть. В последний раз, когда мы виделись с Флаффи, мне было четыре.

— Где?

— Угадай с одного раза.

— Быть не может.

— Лучше было бы, конечно, рассказать тебе обо всем в машине. Я уже все продумала.

Наши самые важные разговоры происходили в машине, но, учитывая обстоятельства, пришлось смириться с больничной палатой — зеленый кафельный пол, низкий подвесной потолок, прерывистые неразборчивые оповещения по громкой связи.

— Когда?