Это был птичник, золотая лестница, заполненная десятками заводных птиц. Они сидели ярусами, самые крупные – на нижней ступеньке, самые маленькие – на верхней. Их корпуса из драгоценных металлов украшали выгравированные перья и гребни. Опаловые инкрустации покрывали клювы и глаза. Позади птичника располагался массив механизмов и рычагов. Коро взялся за рукоятку у основания машины и ждал сигнала.

– Этот карильон[4] когда-то был гордостью Золотого зоопарка, – сказал Марат. – Сфинкс построил его, чтобы продемонстрировать красоту своих машин. Вот, послушайте его восторженную песнь.

Марат кивнул Коро, и тот начал крутить рукоятку.

Раздался резкий невыносимый шум. Сперва зазвучало нестройное дребезжание кухонных кастрюль, в котором было что-то от похоронного марша, потом к нему присоединился металлический взвизг скручивающейся стали. Гулкие расстроенные колокола звенели точно молотки в кузне. Птицы хлопали крыльями и дергались, выполняя мучительную последовательность действий, к которой их побуждал Коро, вращая ворот как безумный. Крылья двигались вкривь и вкось, головы отваливались, а изнутри машины сыпались звонким дождем болты и гайки.

Сенлин и Эдит вздрогнули в креслах, съежились, как будто это могло помочь ушам. Все это время Люк Марат глядел на них, сияя, и даже его привлекательная внешность не скрывала садистских побуждений.

Наконец он знаком велел Коро прекратить.

– Знаю, о чем вы думаете, – сказал Марат. – Какой дешевый трюк – позволить заводной машине проржаветь, а потом высмеять ее за то, что она не работает должным образом. Но в том-то и дело. Машины не служат нам, мы служим им. Если завтра они все исчезнут с лица земли, наша раса останется. Но когда мы убираем руку от машины, она умирает. – Марат смаковал эти два слова. – Сфинкс строит нам хозяев, в которых мы не нуждаемся. Самое сердце Башни – это машина, динамо-машина, которая крадет энергию мужчин и женщин, превращает ее в молнию и направляет в его мастерскую, чтобы произвести на свет больше хозяев, больше машин. Как можно служить такому человеку?

Эдит держала себя в руках, хотя Сенлин чувствовал ее напряжение. Марат ждал, когда она заговорит, и наконец Эдит смогла сложить в предложение несколько коротких слов:

– Легко судить о жизни, которую ты не вел.

– Верно, – согласился Марат, и его кресло сыграло три нисходящие ноты, откатываясь от стола.

Он сдернул плед с колен. Его ноги поблескивали в золотом свете лампы, освещая лицо, как зеркальный пруд. Сложные механизмы и стержни виднелись между бедренными пластинами и круглыми щитками на коленях. Броню украшали изысканные арабески, как и руку Эдит. Но в отличие от ее руки, ноги Люка Марата были мертвыми и неподвижными.

– Сфинкс соблазнил многих, очень многих мужчин и женщин красивыми машинами, которые способны ужасно вопить. Он убежден, что его работа – плод прогресса и ее нужно защищать от любых несогласных. Девять лет назад я предпочел это кресло приказам безжалостного жестянщика и ни разу не пожалел об этом.

Хотя Сенлин крайне симпатизировал Эдит и готов был стереть Сфинкса из ее жизни, будь это возможным, он вдруг ощутил ужасное, безнадежное чувство, никоим образом не связанное с симпатией. Оно было целиком и полностью эгоистичным. Он осознал, что в очередной раз втянут в спор, который его не касается. Одержимость Огьера картиной привела к падению Тарру и чуть не убила самого Сенлина. Когда его втянули в политику Порта Голла, он сделал Родиона своим врагом – в итоге был вынужден его убить.

Сенлин стал вором и убийцей из-за амбиций и споров других людей, и ни один не приблизил его к воссоединению с Марией. Происходящему надо положить конец, прежде чем Марат хитростью заставит их включиться в его борьбу.

– Уверяю вас, – откровенно сказал Сенлин, удивив хозяина, который, казалось, забыл про него, – я здесь не для того, чтобы спорить о влиянии Сфинкса или его замыслах, гнусных или справедливых. Я ничего не знаю об этом человеке, и такой расклад меня вполне устраивает. Честно говоря, мы слишком ничтожны, чтобы как-то повлиять на ваши планы или его. – (Хозяин недоверчиво ухмыльнулся.) – Я пришел только потому, что мне нужно попасть в Пелфию, а порты для меня закрыты. Я лишь прошу указать выход на Черную тропу, и мы уйдем своей дорогой.

Марат со смехом набросил плед на мертвые механические ноги.

– Капитан Мадд, возможно, это первый раз в истории, когда кто-то попросил показать ему Черную тропу. – Он снова повернулся к Эдит. – Вы хотите составить ему компанию, блюстительница?

– Хочу, – сказала она и насладилась его изумлением.

– Любопытно…

– Так вы нам поможете? – спросил Сенлин.

– Разумеется. Я живу, чтобы служить собратьям-ходам.

– Собратьям-ходам?

– Вы же не думаете, что сможете ступить на тропу в нынешнем виде? Вы там и ночи не продержитесь. Не все ходы великодушны, как я. Кое-кто из них таит обиду на всех свободных людей, и в особенности на блюстителей. Даже если вы и доберетесь до Пелфии живыми, стоит вам выскочить из стены, местная полиция вас арестует и приговорит к ходству.

Лицо Сенлина темнело с каждым словом Марата.

– Значит, вы предлагаете, чтобы мы добровольно стали ходами?

– Вы сказали, что хотите отправиться по Черной тропе. Это единственный способ. Я могу даже снабдить вас кандалами и грузом.

Сенлин все это время наклонялся вперед, сидя в кресле, но теперь откинулся на спинку – его тело признало поражение. Миг спустя разум пришел к тому же выводу: план испорчен. Отсюда он в Пелфию не попадет.

Разочарование гостя не тронуло Марата.

– Может быть, на Черной тропе, – проговорил он, поворачиваясь к Эдит лицом, безупречным, как у статуи, – вы поймете, что смириться с потерей лучше, чем жить ради чужой выгоды.

Потом хозяин развернул кресло к выходу.

– Считайте, что стоите на перекрестке. Вы видели, как живется в Башне одиночкам. В конечном итоге они оказываются заблудшими, искалеченными, потерпевшими кораблекрушение или – простите меня за такие слова – попрошайками. Вы можете продолжать жить по прихоти ветра и по указанию своего хозяина или можете разделить жизнь с друзьями, которые борются, чтобы вернуть достоинство и свободу, с теми, кто их ограбил. Поразмыслите над этим. Даю вам ночь. Завтра сможете присоединиться к нам и стать свободными.

Он ушел тем же путем, каким пришел, и оставил дверь клетки открытой.

Адам никогда не считал себя коротышкой. Правда, он всегда был немного ниже сверстников, но отличался достаточно широкими плечами, чтобы проталкиваться сквозь толпу, и достаточно внушительной осанкой, чтобы отбить у хулиганов желание приставать к нему. Ему не раз приходилось сталкиваться с более крупными людьми. В свои лучшие дни он даже воображал, что его взгляд – пусть и монокулярный – в силах выражать угрозу.