Что тебя не заставлять?

Послушай, не заставляй меня. Не выйдет. Она меня не отпустит.

Кто тебя не отпустит?

Она!

Чего ты боишься? Что тебя так пугает, что ты предпочитаешь сойти с ума, только бы не смотреть? Что там, Соня?

Заткнись! Заткнись! Не буду смотреть, не буду тебя слушать.

Кто поставил этот барьер, Соня? Колесс? Вряд ли. Кэтрин Колесс умеет сокрушать стены, но понятия не имеет, как их строить. Нет, Соня, ты знаешь, кто построил эту стену. Это ведь Дениз?

Дениз мертва!

В самом деле? Отчего бы тебе не посмотреть?

Лжешь, лжешь, лжешь!

Чего боится Дениз? Договаривай до конца, Соня. Чего боится Дениз?

Тебя.

Меня?

Она боится, что Жилярди ошибся, и ты совсем не то, что он думал. Что ты не демон из ада. Что нет никакой Другой и нет Сони Блу, а есть только Дениз.

Ну, не так уж оно страшно? В прошлый раз ты хныкала и готова была сойти с ума, лишь бы не допустить такой возможности. И посмотри, до чего тебя это довело? Держалась за свою человеческую сущность и допрыгалась! Ты дала Колесс заряженный пистолет и попросила выстрелить в упор!

И это правда?

Что – это?

Правда, что мы с тобой обе не настоящие? И мы – только две стороны воображения Дениз Торн?

До тебя дошло. Если бы я даже это знала и рассказала тебе, ты бы мне поверила?

Но если это правда, то меня нет. И тебя тоже нет. Тебя это не тревожит?

Может, и так. Но мы же обе здесь?

Но...

Пора просыпаться.

* * *

Клод нагнулся над недвижимым телом. Он ее нашел днем полностью одетой, вплоть до неизменных солнечных очков. Сначала казалась, что она не дышит, и пульс у нее был ненормально редким. То ли сон, то ли кома.

Остаток дня Клод провел возле тюфяка, наблюдая, не выкажет ли его тюремщица признаков жизни. Раз или два он задремывал и тут же просыпался от ярких сновидений, в которых человека забивали тростью до смерти, и мелькало разлагающееся острозубое существо в темных очках. Чтобы скоротать время, он пытался читать старую книгу в кожаном переплете, но текст был совершенно непонятен, а половина страниц мелькала барочными геометрическими узорами. Кроме этой, на чердаке была только еще одна книга – тоненькая, написанная по-немецки, и Клод листал «Исчезнувших», разглядывая фотографии Дениз Торн.

Забавным – по крайней мере с точки зрения Клода – было то, что он мог сбежать в любой момент. Но решил этого не делать. У него было слишком много вопросов, а Соня Блу была единственной нитью, которая могла привести к ответам, нравится ему это или нет.

Тени на чердаке стали удлиняться к вечеру, когда мышцы ее рук, ног и лица начали сокращаться и расслабляться. Клоду вспомнилась мертвая лягушка из школьного биологического кабинета, подключенная к батарейке.

Живот женщины резко задергался – это заработали легкие. Пальцы, скрюченные на ребрах, разогнулись с треском сухих листьев.

– Как ты? Я думал, ты заболела.

Первая ее мысль после прихода в сознание была такая: «Я убью эту суку». Но вслух она сказала другое:

– Ничего, все в порядке.

Кэтрин Колесс стояла у окна спальни и глядела, как наступает ночь. На ней было все то же розовое неглиже, что и вчера, парик был надет на пенопластовую болванку, стоящую на столе. Потягивая хайболл, Кэтрин играла прядью своих настоящих волос.

Ей вспомнился день, когда Зеб ее проинформировал, что у жен пророков и политических деятелей не бывает волос мышиного цвета. Парик был идеей Зеба, как и многое другое. Паства, объяснил он, окраску волос не поймет, а вот парик... Да ведь их мамаши носили парики. И Зеб оказался прав. Как всегда...

Ладно, как почти всегда.

Кэтрин смотрела на свое призрачное отражение в стекле. Без парика и косметики она была очень похожа на мать. Эта мысль заставила ее нахмуриться, и сходство стало резче. Теперь она была точно как мать.

Вспоминать о своей семье Кэтрин не любила. Стоило ей вспомнить Северную Каролину, как тут же подступили призраки.

Эти мерцающие тени были с ней всегда, сколько она себя помнит. Но теперь... теперь они вроде бы обрели массу и вещественность, размеры и формы, узнаваемые черты. Кэтрин подумала, не сходит ли она с ума. Может быть, действительно она теряет рассудок. Но тревожила ее именно возможность, что она не теряет рассудок.

С кровати в форме сердца, занимавшей почти весь будуар, донесся вялый стон. Кэтрин глянула на холм простыней цвета сахарной ваты. Тени, подступающие со всех сторон, обратились в туман.

Векслер. О нем она почти забыла.

Простыни резко шевельнулись и застыли. Кэтрин презрительно фыркнула, допивая бокал. Векслер! Надо же, какое разочарование. Как она могла так обмануться, уговаривая себя, что из него выйдет нормальный консорт?

Нет, меж двух простыней он вел себя вполне адекватно. Но у него не было смекалки Зеба и беззаветной преданности Эзры. Как она могла доверить ему такую тонкую и потенциально опасную вещь, как справиться с этой Блу? Эзра бы просек ложный блеск этой посредственной знаменитости сразу же. Но когда ей пришлось включать в свои планы Векслера и его заведение, Эзры уже не было в живых. Его убила та самая мерзость, которой этот идиот Векслер позволил потом удрать. Кэтрин направила в сторону кровати осколок своего гнева и усмехнулась, когда Векслер захныкал, как ребенок во сне.

Она снова стала смотреть в наступающую ночь. Стали один за другим включаться огни охранной сигнализации, установленные в земле и на ветках деревьев.

Она смотрела на своих служащих в одинаковых темных костюмах и узких галстуках, обходящих периметр виллы. Почти все они были из отборных охранников, из тех, которых Эзра прозвал «колесники». Они были ей преданы, и она позаботилась, чтобы в этой преданности смешались в нужной пропорции религиозное благоговение и ярость питбуля. Они были готовы ради нее лгать, мошенничать, красть и убивать – и часто все это делали.

Эзра не одобрял ее методы обработки колесников. Бедный старомодный Эзра.

– Если это не было необходимо при жизни Зебулона, отчего сейчас это так важно?

– Когда Зеб был жив, много что не было необходимо. Платить им – этого мало, Эзра. Я хочу иметь твердую уверенность, что ни один из них не переметнется и в случае чего не даст показаний. Ты меня понял, Эзра? Это для защиты нашей церкви!

На самом деле он не верил ее речам, но никогда не препятствовал. А если бы он возразил, она бы перестала? Да нет. Эзру она любила, но он не умел внушать ей страх, как умел Зеб.

Один из охранников остановился, увидев ее в окне. Кого – или что – он с ней ассоциировал? Кэтрин попыталась вспомнить этого колесника и его любимый конек. Из них столько зацикливались на собственных матерях... А, да, Деннингс. Желанием его сердца была Софи Лорен около 1962 года. Кэтрин отодвинулась от окна. Деннингс вздрогнул, будто от внезапного холода, и пошел дальше.