Слуги уже встали, и дворецкий появился на ступенях, заслышав подъезжавшую машину. Значит, никто еще не обнаружил, что лежит на постели Вария. Когда он входил в дом, дворецкий с любопытством посмотрел на него. Варий слегка, признательно кивнул ему, но заговорить так и не смог. Потом пошел наверх.

Заперся в комнате. Он не спал и поэтому ничего не забыл и не сомневался, что вернется и найдет Гемеллу мертвой. И все же он чего-то ждал, на что-то надеялся — на что? Что случится что-нибудь и подскажет, что делать дальше и какой оборот примет дело, или что все осталось без изменений и тело Гемеллы будет все таким же теплым, каким было, когда он оставил ее одну. Он медленно подошел к постели и потрогал ее волосы, которые были такие же, как всегда, жесткие, волнистые, живые. Варий не отважился откинуть их с ее лица. Но заметил бледность, разлившуюся по шее и обнаженным рукам. Он дотронулся до ее руки, и она оказалась не холоднее, чем дерево кровати или какой-нибудь другой неодушевленный предмет; даже не пытаясь приподнять ее, Варий почувствовал сопротивление плоти, застывшей, как будто суставы забыли о своем предназначении.

Варий отошел от нее — от этого, — открыл дверь и позвал: «Кто-нибудь сюда, помогите». Затем он спустился по лестнице и повторил то же самое. Он больше не пошел в комнату и не взглянул на Гемеллу.

Когда приехал врач, а вслед за ним стражники, Варий не знал, куда деться, и прошел в комнату Марка, где на эмалевом блюде мирно лежали желто-белые, обсыпанные сахаром кубики нуги. Он не мог поверить, что эти безобидные нежные конфетки могли наделать таких бед. И все же, глядя на них и чувствуя, как сердце, словно кулак, судорожно бьется изнутри о ребра, он подумал, что в конце концов они действительно выглядят смертоносными, набухшими ядом, вопиющими. Ему потребовалось какое-то время, чтобы усилием воли вернуть неистовый поток гнева в надлежащее русло, отведя его от Марка, Гемеллы и себя, которые все, как ему теперь казалось, должны были увидеть и догадаться.

Скоро все узнают, что Марк исчез. Надо снова собраться с мыслями. Все, что предстояло сделать в подобной ситуации любому, вдруг предстало перед ним во всей своей жестокой беспощадности — он должен сообщить о смерти Гемеллы ее и своим родителям. Путем сложных операций ему удалось на время избавиться от этой мысли. Он слышал, как стражники расхаживают по дому, внизу и вокруг. Варий перебрал в уме все самое очевидное, а именно: убийцы Гемеллы наверняка не действовали бы так смело, если бы стража хотя бы отчасти не была у них в руках. Даже если сейчас он ничего не скажет стражникам, скоро станет ясно, что он помог Марку бежать. Рано или поздно это все равно случится, и тогда он уже ничем не в силах будет помочь ни Марку, ни себе. Но в запасе у него оставалось еще несколько дней, чтобы помешать им и дать Марку возможность вернуться в Рим.

Он бросил два кусочка нуги в плетеную коробочку, в которой ее преподнесли, по возможности едва касаясь их, но все же ощутив кончиками пальцев их сахаристую упругость. Его затошнило. Он быстро снял пальто и как можно небрежнее швырнул его на кровать. Он спрятал коробочку в складках пальто, прежде чем в дверь негромко постучали и вошел центурион.

Это был высокий и достаточно крепко сложенный мужчина с квадратным мужественно красивым лицом, которое, однако, было таким болезненно багровым, что жесткие черты, казалось, плавятся, как сыр на жаре. Его жизнерадостно загорелая и неизменно румяная кожа, усеянная оранжевыми веснушками, дисгармонировала с темно-красной формой. Брови и ресницы едва намечены почти прозрачными рыжеватыми мазками.

Он вошел негромко, уважительно ступая, но его словно обожженное лицо изменилось, когда он заглянул в комнату.

— Я думал, молодой Лео уже вернулся, — сказал он.

— Да. Впрочем, не знаю, — ответил Варий. — Я зашел сказать ему.

— Внизу я его не видел.

— Он должен быть там, — шепнул Варий.

Центурион озабоченно покосился на него и вышел, чтобы вполголоса что-то сказать одному из своих легионеров. Затем вернулся и запоздало представился как Клеомен. Снял шлем, обнажив рыжеватые, почти наголо состриженные волосы. Внимательно оглядев Вария, он сказал:

— Мне так жаль.

Варий с усилием оскалился, что долженствовало изображать улыбку, и почувствовал, что снова не может говорить.

Клеомен сдержанно, понимающе кивнул и выдержал небольшую паузу, прежде чем спросить:

— Вы не могли бы помочь нам разобраться, как это случилось?

Варию до смерти хотелось спать. Его отвлекала не то чтобы галлюцинация, но навязчивое ощущение, что в нескольких метрах от него, слева, вне его поля зрения, сидит, скорчившись на полу, маленький мальчик. Он с трудом удерживался, чтобы не посмотреть в ту сторону и убедиться, что мальчик — всего лишь внезапная неполадка в его восприятии, зрительный призрак низкого стола, стоявшего на том же уровне, в том же месте. Говорить было трудно. Но лгать о том, что случилось с Гемеллой, было еще хуже, ужасно, он чувствовал, что просто неспособен на это. Стараясь найти выход из положения, он сказал:

— Я всего час как приехал.

— Однако слуги говорят, что вы были здесь сегодня ночью, — мягко произнес Клеомен.

Конечно, следовало ожидать, что центурион скажет это. Но всю усталость Вария как рукой сняло. На какой-то краткий, мучительный миг ему захотелось расхохотаться, так как он не мог поверить, что оказался таким глупцом. Находясь здесь, зная, что убийцы Гемеллы явятся за ним, он должен был сочинить более или менее правдоподобный рассказ о последних восьми часах, чтобы защититься от них. Однако он ни разу не задумывался о том, как представить эти события. Но что же тогда случилось? Его жена была мертва, он уже успел скрыть правду о ее смерти, его поведение было странным. Если Габиний и остальные — кто бы они ни были — захотят убрать его с дороги, у них был превосходный повод.

Сам по себе факт смерти Гемеллы — событие из ряда вон выходящее. Даже теперь, понимая, как это наивно, и проклиная себя как последнего идиота, Варий с трудом мог вообразить, что кто-нибудь заподозрит его в убийстве.

Все эти мысли промелькнули у него в голове за мгновение. Ему сразу же захотелось рассказать все от начала до конца — так захотелось, что в замешательстве он приоткрыл губы, чтобы начать фразу, которая сама собой превратилась во вздох. Он в упор смотрел на светящееся учтивое лицо Клеомена и страстно хотел угадать, что творится за этой маской и что будет твориться, если он расскажет правду. Центурион не сводил с Вария испытующего взгляда, в котором одновременно угадывались жалость и очевидный скептицизм. Варий задумался, как могут уживаться подобные вещи, как может человек испытывать жалость к кому-то, кого считает убийцей.

Но, с другой стороны, Клеомен, возможно, знал, что он невиновен, а хуже этого трудно было придумать. Варий постарался обрести внутреннее равновесие. На самом деле и то и другое было одинаково неважно. Хотя эта мысль была слишком бредовой, чтобы осознать ее до конца.

— Да, но я уехал домой сразу после одиннадцати, — сказал он со всей решимостью, на какую был способен.