* * *

Латиф и Хадийя жили историями, что курсировали по Медине. Когда животы пусты, сердце накормят истории. Этим мы и отличаемся от зверей, говорил Латиф, – у них тоже есть язык, но нет историй. А другим мы отличаемся от нацистов: в их истории нет юмора.

Однажды вечером Латиф рассказал, что произошло во дворце бея. Полковник Рауф и его офицеры явились к нему, чтобы получить список – фамилии всех евреев за время его правления. Бей кивнул и встал со словами:

– Я должен спросить у моего отца.

Он вышел в соседнюю комнату, где находился его друг, фотограф, старый Виктор Себаг. Нацисты не знали, что он еврей. Бей закрыл дверь, побеседовал со старым другом о погоде, вернулся к немцам и миролюбиво сказал:

– Мой отец этого не хочет.

Рауф впал в ярость, но ему пришлось уйти ни с чем.

Немцы выслали бея из города, и он ответил на это тем, что произвел в лейб-врачи Роже Натафа и Бена Муссу. Оба были евреями. Эти маленькие жесты не могли никому спасти жизнь, но то были полные достоинства послания отстраненного от власти короля своему народу.

* * *

Ясмина крепко держалась за оптимизм Виктора, поскольку свой весь израсходовала. Однако чем чаще она искала его близости, тем больше Виктор избегал ее. Иногда он даже не ночевал в доме. Ясмина умирала от тревоги за него и не спала до рассвета, когда истекал комендантский час и он возвращался. Никто не мог удержать его, даже мама. Виктор говорил, что ищет работу – в итальянских театрах и музыкальных кафе. Но Ясмина прекрасно знала, что ночи он проводит в объятиях женщин. Они не перестали его любить и, наверное, даже готовы были спрятать его, если бы не мужья, которые уж точно бы выдали Виктора. Возможно, думала Ясмина, именно любовь всех этих женщин и была его противоядием от страха. Но была ли то любовь? Объятия любовниц дарили Виктору ощущение безопасности, но Ясмина считала это его ахиллесовой пятой. Ни одна из этих женщин не отдаст за него жизнь. Самая опасная ложь – та, которую рассказываешь себе сам.

* * *

Ясмина не видела предателя в глаза. Видела только предательницу предателя. Муэдзин как раз призывал к вечерней молитве, незадолго до наступления комендантского часа. Женщины собрались в кухне, чтобы приготовить ужин, когда в дверь постучали. То была свояченица Латифа, закутанная в просторную чадру.

– Быстро, вы должны бежать! – прошептала она. – Вас выдали.

– Кто?

– Не спрашивай. Торопись, немцы сейчас будут здесь!

– Где Виктор? – спросила Мими.

Он еще не вернулся. Времени собирать вещи не оставалось. Мими и Ясмина быстро набросили на себя покрывала, которые им принесла Хадийя, и выбежали из дома со свояченицей Латифа. Только на улице Ясмина заметила, что даже не обулась. Камни мостовой были холодные и влажные. Мими взяла ее за руку, и в этой железной хватке Ясмина почувствовала страх матери. Не за себя, за дочь. Немцы охотились и на молодых женщин. Слухи об этом курсировали по городу – конечно, только шепотом. Семьи пострадавших девушек ничего не рассказывали, стыд за поруганную девственность, страх не найти мужа были сильнее страданий. Ни один насильник ни разу не был схвачен.

Ясмина с матерью не знали даже имени свояченицы Латифа. Они вверили себя неведомо кому.

– Скорее, сюда!

Женщина поманила их за собой, открыв старую деревянную дверь, окрашенную зеленым и красным. Хаммам этого квартала. Влажное тепло и запах мыла дохнули навстречу. Стены бирюзового цвета и приглушенные женские голоса. В этом хаммаме не было отдельных бассейнов для мусульман и евреев, лишь маленькая купальня, в которой мусульмане совершали омовения, прежде чем войти в расположенную напротив мечеть. Как раз был час женщин. Они разделись, нагота была защитой, и скользнули внутрь. Теплый пар укутал их точно покрывалом. Сели на горячую мраморную скамью, старуха с кривыми зубами принесла полотенца и ведра, никто не спросил их имен. Голые мы все одинаковы, подумала Ясмина.

– Где Виктор? – прошептала Мими.

– Не знаю.

Ясмина надеялась, что он не придет сегодня домой и не попадется немцам в лапы.

– Я боюсь за него, мама.

Свояченица Латифа подсела к ним:

– Мне очень жаль. Есть на свете ужасные люди.

Больше она ничего не сказала.

– Благослови тебя Бог, – ответила Мими.

* * *

К молитве женщины покинули хаммам, Ясмина с матерью остались одни. Помещение постепенно остывало, старуха-хозяйка раскатала два соломенных тюфяка. Она почти не говорила и ничего не спрашивала. Чем меньше она знала, тем лучше для нее самой. Свояченица Латифа обещала забрать их завтра утром. Они услышали, как хозяйка заперла тяжелую дверь. Ясмина долго не могла заснуть. Думала о Викторе. Со сводчатого потолка падали капли, с улицы не проникало ни звука, плотная темнота окружала их. Кокон из уходящего тепла. К утру они дрожали в своих скудных одеяниях.

* * *

Дом Латифа был опустошен. Немцы перевернули все вверх дном и, рассвирепев, оттого что нашли лишь брошенную одежду евреев, разгромили все, что могли. Осколки фарфоровой посуды и семейные фотографии усеивали пол. Повсюду обломки. На престарелую мать Латифа, собиравшую снимки родных, было больно смотреть.

– Альберт вам все возместит, как только выйдет на свободу, – пообещала Мими.

– Иншалла, – сказал Латиф, не глядя на них.

Он знал, что Альберт ничего возместить не сможет, потому что солдаты разграбили и кладовую. В поисках продуктов, с которыми становилось все туже, они нашли и припрятанные драгоценности Мими. Латиф попытался возразить, но один из солдат сбил его с ног прикладом. Когда он признался в этом Мими, она промолчала. Латиф был безутешен и просил у нее прощения, что не сдержал своего обещания. Ясмина стояла рядом и боялась, что мать рухнет без чувств. Драгоценности значили для той слишком много. Это было ее приданое, страховка на самый черный день. Но слова матери ошеломили Ясмину:

– Я их никогда и не носила.

И больше не заговаривала на эту тему, взявшись помогать Хадийе и бабушке наводить порядок.

– Разрешат ли они теперь работать тебе в «Мажестике»? – спросила Ясмина Латифа.

– Кто же меня заменит? Не беспокойся за меня. Но они заявятся снова. Они как волки, которые попробовали крови.

В дверь постучали. Трижды, семейный условный знак. Виктор. Спутанные волосы падали ему на лицо.

– Ах ты ж сучье паскудство, – прошипел он, увидев опустошение.

Мими шагнула к нему, вытерла руки о подол и влепила звучную пощечину. Все вздрогнули.

– Ты больше никогда не оставишь нас одних!

Виктор потрясенно смотрел на нее. Она не била его ни разу с тех пор, как ему исполнилось пять лет. Мими влепила еще одну пощечину. И еще одну, и еще.