Второй очнулся. Опустил взгляд на пол. Там лежал призрак матери, а сама она, живая, невредимая и очень недовольная сидела за столом.

Второй быстро покончил с едой и ушёл в свою комнату. Какое-то время готовился к уроку, но потом литература, облепленная, словно ядовитыми пауками, мыслями об Игре и проклятом Первом, потонула в раздражении и злости. Они вытеснили все сюжеты и всех героев. Недовольный бубнёж мамы под телевизор лишь ускорил процесс.

Раскольников — не злодей, осознавший свою вину. Раскольников — герой среди злодеев. И Второй собирался стать таким же, убив никому не нужного бабника Первого, с которого и начались все проблемы. Если бы не он, то сейчас они с мамой пересчитывали бы деньги — ещё одно её любимое занятие. И она бы пребывала в хорошем настроении, а не доставала его. Если бы не он, Второй сейчас не думал бы об убийстве вне Игры. Если бы не он, не было бы срыва на уроке. Если бы не Первый, всё было бы хорошо. Да и к тому же он, Михаил Евгеньевич, светоч школы, дарящий просвещение юным умам, был нужен миру. А Первый? Что давал Кирилл Анатольевич? Только форму. Идеальную форму женских тел. Но разве это было так уж необходимо?

Нет.

Ближе к вечеру, едва мама села за просмотр любимого жанра — очередного фильма ужасов, в котором опять находила одни недостатки, Второй под предлогом обычной прогулки, отправился к Первому, выслушав при этом уйму злых слов. Мама не могла избавиться от своего негодования по поводу отсутствия ожидаемых денег и пилила сына в то время, как застёжка щёлкала и щёлкала.

В конце концов, второй взял портфель, положил в него всё необходимое, вышел из квартиры и остановил машину возле дома Первого. Щёлк-щёлк.

Оскалился улыбкой в предвкушении, расплатился, вышел на свежий воздух.

Первого он увидел сразу. Тот стоял на балконе с обнажённой красоткой. Женщина ласкала его тело, зазывно поблёскивая золотом на руке. Её рука спускалась к набухшей плоти.

У Второго никогда не было такого разврата. Он пригляделся к балкону второго этажа и узнал женщину.

Терпение лопнуло. Застёжка, застигнутая врасплох усердием владельца, отвалилась, испугавшись внутренней злости.

Дальнейшее происходило, как в тумане, и за всё это время Второй подумал о правилах лишь один раз — когда женщина закричала, и её крик слился со звуком, навсегда запечатавшим в сознании сирену, как отражение уже пустого страха.

8. СОБЫТИЕ (убийство) не должно быть принято за убийство, поэтому исключается использование любого орудия (оружия) из ниже приведённого списка…

В этом списке была и бутылка. Второй, плохо видя и ещё хуже соображая, перевёл взгляд с умирающей парочки на осколки, окроплённые кровью.

«Словно куски батона, измазанные кетчупом», — пролетела мысль. Затем взгляд уткнулся в открытый балкон и замер на мирно плывущих облаках. А сирена тем временем удалялась. Полиция проехала мимо.

Второй улыбнулся.

Если бы в тот миг кто-нибудь спросил, чем вызвана улыбка, то услышал бы рассказ о том, как в детстве Миша тайком от мамы брал кетчуп для бутербродов. По чуть-чуть.

Приятное воспоминание. Мама не замечала происходящего. Кетчуп исчезал, но очень медленно — так, как это и должно было быть. Второй снова посмотрел на облака. Увидел жирафа, он любил наблюдать за ними по телевизору, и разглядел лицо матери: сердитое, недовольное. Привычное. Лицо расплылось, превращаясь в два тела: мужское и женское. Они были точно такими же, как мертвецы на полу в квартире Первого.

Первого…

Что он натворил?!

Реальность застучала в мозг гулом машин снаружи и гавканьем собак на прогулке. Ворвалась паника. Она бесцеремонно принялась бить в виски, бить под дых, сжимать сердце, заставила вращаться квартиру. Второго стошнило. А потом, когда в желудке ничего не осталось, к Михаилу Евгеньевичу пришло осознание, что это конец. Дрожь захватила пальцы рук, затрясла всё тело. Что он наделал? Как всё исправить? Только что он нарушил не только одно из правил — он нарушил сам принцип Игры: не убивать участников, если они не лоты.

А на полу лежало двое: Первый, он же Карпов Кирилл Андреевич, фитнес-инструктор, известный как любитель женщин и красивой жизни, и Камила, настоящего имени он не знал. Когда неделю назад они встретились возле пивнушки, она представилась так. Устав от одиночества, и вышедший из себя из-за мамы, — причина всегда находилась — Михаил тогда предложил ей пойти в мотель, но она, пьяная, развратная и восхитительная, словно, богиня, отказала. Теперь Камила была мертва. Только радости Михаил не испытывал. Сердце, будто поражённое какой-то заразой, молчало.

Не зная, как поступить с трупами и понимая, что выдать случившееся за несчастный случай, он не сможет, Михаил не нашёл ничего лучше, чем умыться, снять испачканную одежду и переодеться в чистую. Рубашка подошла, а брюки оказались чуть великоваты, но это не имело значения. Он сгрёб своё в кучу, сбросил в мусорный мешок, завязал и вышел из квартиры, плотно прикрыв за собой дверь.

Как добрался до дома не помнил — машину вёл на пилоте, а оказавшись перед мамой, молча прошёл мимо неё в комнату и не выходил до тех пор, пока та не позвала к ужину. Не позвала к разговору.

В детстве Миша пугался такого маминого спокойствия. Если она садилась за стол, отодвигала тарелку и складывала ладони перед собой в замок, обычно это не означало ничего хорошего. Когда она в тишине протягивала ему хлеб и не напоминала о мытье рук — стоило ждать урагана. С годами традиция не поменялась. Мама всё так же пугала молчаливостью, а Михаил по-прежнему вжимал голову в плечи, глядя в её маленькие близко посаженные глаза.

— Ты что-то сделал, — не спросила, утвердила она. — Что-то действительно дерзкое. Настоящее. Мужской поступок. Ешь-ешь.

Аппетита не было. В сознании всё ещё ворочались мысли о кровавых осколках. Почему он не воспользовался подготовленным Караэсом? Почему не сдержался?

— Причина в обиде? — спросила мама. — Или тебя кто-то настолько разозлил?

— Я думаю… — медленно начал он, — что всё дело в женщине.

— В женщине? — улыбнулась мама. — Мой сынок нашёл себе любимую, и та ему изменила?

— Нет. Я никого не нашёл.

— А я думала, ты как отец.

— Не говори о нём.

— Вы похожи, — заметила она, не прикасаясь к еде. — На внешность одно лицо, на поступки… скажи мне сам.

Михаил скрипнул зубами и отодвинул тарелку, выражая свою позицию. Подтвердил её, скрестив руки на груди.

— Отрицаешь родство, — хмыкнула мама. — Ведёшь себя подобно ребёнку. Но от правды не уйдёшь. Ты его семя. Он, конечно, был ничтожеством, но страшным ничтожеством. Его боялись. А тебя не боятся. Но ведь это можно изменить. — Сделала паузу и продолжила: — О чём ты сейчас думаешь, сынок? Только отвечай честно. Я твоя мама и всегда пойму. Я приму тебя любым, моя радость. — Она протянула к нему руку, и он, немного подумав, сжал её в ответ. — Так о чём ты думаешь? Расскажи.