Одежду амазонки (это слово одновременно обозначало манеру седлать лошадь и саму наездницу) можно носить и вне обстоятельств, для которых она придумана. В этом случае она служит средством демонстрации эмансипации. Мощные образы амазонки, возникшие начиная с Античности в литературе и изобразительном искусстве, весьма привлекательны. Одежда наездниц, особенно притягательность сапог, судя по всему, играет важную роль в растущем успехе верховой езды в XIX веке.

Облегчение вестиментарных норм оправдывается также нуждами досуга, путешествий и исследований. Пионерка среди адептов дальних путешествий, Адель Омер де Гелль (1817–1871), исследуя прикаспийский регион в обществе мужа, инженера-геолога, носит широкие брюки, поддеваемые под тунику на ремне. Эта одежда очень удобна для жизни в калмыцком лагере, и в ней не следует видеть признак феминистических настроений, которые совершенно не соответствуют консерватизму Адель. Путешественницам брюки нужны, чтобы ездить верхом. Для ходьбы к брюкам добавляются «большие мужские ботинки». Леди Дафф-Гордон, изучая культуру Египта, обзаводится большими розовыми широкими штанами, обозначающими разрыв с привычным для нее миром. Такое поведение среди путешественниц встречается довольно редко — обычно они не подвергают сомнению превосходство западной культуры, в том числе ее вестиментарные коды. В Прекрасную эпоху исследовательница становится одним из образов новой женщины, воспринимаемой более благосклонно, поскольку она способствует колониальной экспансии. Брюки любительницы приключений — неотъемлемая часть ее общественного образа, смелого, дерзкого, а также полного стремления к новым научным знаниям…

Александра Давид-Неэль (1868–1969) тоже избавляется от женских ве-стиментарных кодов, равно как и от других привычных социальных рамок. Эту совершенно независимую с самых юных лет женщину, феминистку, увлеченную философией, неудержимо притягивают путешествия. На долгие годы она отправляется в Гималаи. Чтобы преодолеть пешком Тибет, она без колебаний переодевается в попрошайку неопределенного пола. Ей даже удается прожить два года в Лхасе — священном городе. Она начинает носить брюки в 1920-е годы, в путешествиях. Александра Давид-Неэль — уважаемый востоковед, человек неисчерпаемой энергии, способный в возрасте более 100 лет потребовать продления своего паспорта, всегда готовая отправиться в новое путешествие.

С ней можно сравнить Изабель Эберхардт (1877–1904). В 20 лет Изабель покинула свою русскую аристократическую семью, обосновавшуюся в Швейцарии, и отправилась на другой берег Средиземного моря и в пустыню. Она одевается как арабский всадник, но любовь к переодеванию у нее появляется еще до отъезда в Магриб: сохранилась фотография, где она, подросток в Женеве, одета в костюм морячка. Часто мужская одежда позволяет скрыть тайные раны (в частности, инцестуальное изнасилование). Изабель Эберхардт использует мужскую идентичность, принимает ислам и выходит замуж за Слимана Эни. Однажды ее попытаются убить за то, что ее мужская одежда оскорбляет религию. Эберхардт знакомится с Лиотэ[49], которого покоряет ее «строптивый» характер, исследует земли Алжира и Туниса, пишет статьи и рассказы о своих открытиях. Она погибает в 27 лет во время наводнения, затопившего вади.

Жизнь Колетт (1873–1954) несколько раз вплетается в историю брюк. Прославившись после выхода серии романов о Клодине, которую на сцене сыграла Полер[50], она позирует для фотографов в мужском костюме, элегантно куря сигарету. Начиная с 1902 года она коротко стрижет волосы, что огорчает ее мать Сидо и ставит в неловкое положение перед семьей мужа, поэтому она придумывает историю про несчастный случай, от которого загорелись ее волосы. Но она «была сама радость оттого, что трясла освобожденной головой и могла спать без пут». Этот восторг тела связан с интенсивной половой жизнью, а также с танцем, который дает ей чудесное чувство освобождения. «Я хочу делать что хочу. Я хочу играть пантомиму и даже комедию. Хочу танцевать голой, если трико мешает мне и унижает мою пластику». Незадолго до этого (в 1905 году) она разрывает свой брак с критиком Анри Готье-Вилларом, которому она не может простить его измены и сифилис, переданный ей и в 1894 году заставивший ее сильно болеть и испытывать депрессию. Но развод состоится только в 1910 году. Муж ее многому научил, в частности искусству рекламы и распутству. Маркиза де Бельбеф, ставшая ее подругой на несколько лет, будет не первой гомосексуальной связью Колетт. «Племянница Наполеона III» Матильда де Морни (1862–1944), которую зовут Мисси, живет отдельно от своего мужа, маркиза Жака де Бельбефа. Она похожа на величественного драг-кинга[51]. На фотографии 1895 года мы видим ее в образе красивого идальго с усами. Ее облик весьма элегантен:

Голубой мужской костюм, из лучших работ Каретта или Вуазена, знаменитых брючных мастеров той эпохи…, галстук нежно-розового цвета с огромной серой жемчужиной в форме груши, похожий я видел лишь у Мориса Ростана в период, когда он только дебютировал, лайковые перчатки, монокль, трость с набалдашником и шляпа из роскошного серого фетра, похожая на ту, что носил летом драматург Эдуар де Макс.

Колетт появляется на людях с этой женщиной в брюках, похожей на мужчину. Когда маркиза решает купить имение Розвен рядом с Сен-Мало, то хозяйка, баронесса Крест, отказывается совершать сделку, потому что покупательница одевается как мужчина. Покупка все же состоится в 1910 году, и имение будет записано на имя Колетт, хотя деньги заплатит маркиза.

В 1906 году, дебютируя на сцене, маркиза переодевается мужчиной, чтобы изобразить любовника-соблазнителя. Поцелуй в губы на сцене вызывает большое волнение в зале. На следующий год будет преодолен еще один этап: эта женская пара сыграет такую же пару в скетче, написанном Мисси. Этот год — 1907-й — станет важным для Колетт еще и потому, что ее имя — Колетт Вилли — впервые появится на обложке ее книги («Сентиментальное убежище», опубликованное журналом Mercure de France); все предыдущие книги были подписаны именем ее мужа. Колетт освобождается во всех отношениях.

Матильде де Морни не приходится делать над собой усилие, чтобы сыграть мужчину в «Египетском сне». В этой пантомиме Колетт-мумия восстает из небытия благодаря поцелую ученого. На первом представлении страсти в зале Мулен Руж были накалены до предела. Раздавались крики «Долой ковырялок!», и на сцену летели зубчики чеснока[52]. Префект полиции требует остановить представление под угрозой закрытия всего заведения. Пантомима возобновляется с Жоржем Вагом вместо де Морни и под новым названием — «Восточный сон». Но дождь из чесночных зубчиков не прекращался, поэтому спектакль был окончательно снят. Произошло недопустимое, и Матильда де Морни будет вынуждена заплатить за это дорогую цену. Она становится любимой мишенью карикатуристов и журналистов. А Колетт будет упорно продолжать свою параллельную карьеру танцовщицы/мима и добьется огромного успеха, раздевшись на сцене — точнее, показав одну или обе груди — в спектакле «Плоть» в 1910 году. Очевидно, что она отказалась от корсета и трико.