Перед отъездом я еще раз заглянул к Марии Ананьевне, так звали спасительницу окрестного населения от мук абстиненции. На сей раз меня приняли получше, бабка уже пообщалась с моими квартирохозяевами, да и участковому я на нее не настучал, так что можно и продать, уже как надежному клиенту. Купил еще с треть бутылки в дорогу, ибо предстояло долгое путешествие, и кто знает, в каких условиях и с какими приключениями. Может, понадобится еще и для предотвращения обморожения и простужения хлебнуть. А не понадобится – найду применение. Наташа говорила, что слабые растворы спирта (сорок градусов и чуть больше) для дезинфекции не годятся. Ну и ладно, не пойдет для дезинфекции, так пойдет для обезжиривания. Или для чего-то еще. Был бы запас, а куда пристроить – это найдется.

Кстати, участковый ко мне в Брянске заходил, справлялся, как я себя веду, у моих хозяев, а у меня – сколько я платил за комнату и не покупал ли самогон у окрестных баб и старушек. Участковый мне понравился: вот видно, что человек за порядком следит и работает над тишиной и покоем своего района. Про самогонный адрес я ему говорить не стал и сослался на то, что после контузии мне на водку налегать совсем нельзя, даже наркомовские рекомендовали и не нюхать. Младший лейтенант попрощался и отбыл, сказав, что в случае нужды найти его можно там-то.

Наверное, я его разочаровал: веду себя тихо, за самогоном не бегаю, дебошей не устраиваю, по местным бабам не хожу, хотя мне намекали, что есть в округе такие вот, приятные во всех отношениях. Но я всех разочаровал, и приятных во всех отношениях, и участкового. Скучный я человек, днем гуляю, вечером глаза порчу, читая книгу над трофейной свечкой. Освещение в нашем переулке еще не восстановили, поэтому пока освещались, кто чем может. Кто керосиновой лампой, кто каганцом, а кто вспышками в глазах при врезании в разные твердые предметы.

Путь мой лежал на запад, снова на фронт. И что же меня там ожидает?

А случился там поворот судьбы после недели запасного полка и тыловой нормы снабжения (а она была сильно хуже фронтовой). Я ее до этого практически не ощущал, но вот сейчас почувствовал и захотел на фронт с дополнительной силой.

Вышло вот что: из запасного стрелкового полка меня засунули в учебную часть инженерных войск, а из нее – в штурмовую инженерно-саперную бригаду. Я аж удивился. Ибо рассчитывал снова на стрелковый полк или на долю пулеметчика в укрепленном районе. Сейчас такие появились, уже не как прежние УРы довоенного поисхождения, а специальная часть для усиления обороны наших войск. Штат там был похожий на штат моего ОПАБа под Кингисеппом, только бетонных дотов уже не было. Их-то не подвигаешь. Так что на долго обживаемом рубеже – только дзоты, а на недавно занятом – открытые площадки и ничего лучше. А новое место службы – это как раз штурмовая часть для взятия дотов и прочего особо важного. Так я думал и размышлял, насколько мне пригодятся познания времен моего первого попадания на войну. Действительность оказалась значительно многогранней, чем о ней думалось.

В сети мне попадались картинки, изображающие этих штурмовиков. Ражие ребята в камуфляже тех времен, с панцирями на груди – типа броненосная пехота для штурмов. Когда нужно – эти ребята в панцирях, когда нет – всякие там штрафники, которым за злодеяния кираса не положена, ибо им амнистия после ранения или смерти придет. Ага, ага. Вышло прямо по-французски, то есть по изречению времен Первой мировой: «Пехотинец постоянно работает лопатой, и лишь иногда – ружьем». Вот и тут наши штурмовые бригады предназначались для всестороннего инженерного обеспечения прорыва. Всесторонннего, а штурмы – ну, когда как. Поэтому мы постоянно делали что-то для инженерного обеспечения наступления и лишь иногда штурмовали. Правда, иногда – это тоже не всегда справедливо, потому что довелось брать и доты, и форты, и цитадели, и укрепленные здания, так что и этого хватило. Но пока – три месяца обучения, или шестьсот с лишним часов. Треть пришлась на подрывное дело.

Вот тут предстояло прямо университет пройти, поскольку надо было усвоить, как устроены советские мины (а их далеко не один образец), как их ставить, как их снимать, потом немецкие мины (тоже множество, да с кучей вариантов)… Потом – взрывчатка, средства для взрывания, огневые цепи, составление зарядов для подрыва и много чего другого. Одних наших противотанковых мин было, кажется, штук шесть. Нет, все же восемь! ЯМ-5 (и не один вариант), ТМД, ТМБ, ПМЗ, ТМ-41. Вот попробуй все это только запомни! Та же ЯМ-5 – это деревянный ящик с крышкой на петле. Внутри ящичка, похожего на гробик, лежит взрывчатка. Обычно два основных пакета слева и справа, а посередке между ними – промежуточный заряд. Так вот, продавленная танком деревянная крышка срывает чеку с взрывателя, а дальше последовательно срабатывают он сам, промежуточный заряд и основные. Всего от 6 до 15 килограммов взрывчатки. Были такие увеличенные варианты мин ЯМ-5, чтобы немецкие тяжелые танки не сказали, что 6 килограммов тола или шнейдерита им мало.

Подрыва «тигра» я на такой усиленной мине не видел, но лично приложил руку к подрыву «хетцера», на нее наехавшего. Весь борт развалился, катки разбросаны, пушка вырвалась из креплений… весь экипаж остался там. Наверное, их убило еще взрывом, а пушка и разные обломки оборудования, что свалились сверху, завершили процесс. У другого «хетцера» сдетонировал боекомплект – там вообще корпус порвало по стыкам листов. Двигатель был еще тут, а куда закинуло казенник пушки, не отвечу. Экипаж, наверное, окрасил собой январское небо. Оно было совсем серое, видимо, от пепла из них.

Противотанковыми минами мы широко пользовались. Часть запаса взрывчатки, что нам выдавали для штурма, была именно в них. Пока идешь, то несешь эти два ящика. Надо скрытно подползти к дому. Привязал к ним веревку подлиннее и волочишь их за собой. Подполз к мертвой зоне и подтянул к себе поближе. Они же – серьезное орудие против танковых контратак. Десяток мин надежно перекрывают любую улицу. Танкам и самоходкам – но па-саран.

Немцы контратаковали часто, а если есть в досягаемости танк или самоходка, так и они поучаствуют в контратаке. Могут издалека поддержать своих гренадеров, а могут прорываться. Вот против них и этот самоходный «но па-саран» – младший сержант Егорычев и две его мины. Проходят почти везде, хотя и не быстро, но танки в городе тоже не летают. Обвалы, баррикады, кирпичная пыль, дым пожаров в воздухе висит, поэтому механики тоже не разгоняются, особенно если улочка кривая и с поворотами. Это на какой-то «штрассе», широкой и пустой, могут газануть. А сапер, глядя на это газование, довольно улыбнется: «Попался, барашек, попался в похлебку!»

Нарвутся на мину, отползут (если дадут), а что мы делаем? По команде снимаем поставленные мины – и бегом с ними на соседнюю улочку, ее перекрывать. Потом – снова команда, и переставляем мины вот на тот переулок, потому как комбат ожидает атаки по нему. За день случалось раза три-четыре так маневрировать. Нас учили и управлять минами: можно к мине привязать проволоку или трос и так ее подтягивать прямо под гусеницы идущему по улице танку: с одной стороны – один человек, с другой – второй, и так тянут, чтобы удобнее мина пришла под гусеницу или колесо, если это броневик. Скажем, из подвального окна. На учении такое делал, а на практике не пришлось, и слава богу. Пусть этим самураи-смертники занимаются вместо харакири.