— Скандал? — удивился я.

— Разумеется. Публика это любит. Ну вот, а месяца четыре назад, когда издание было еще в проекте, такого рода материал мне и подвернулся.

— Что, вот так прямо в руки и приплыл?

— Именно. Раздался звонок. Интеллигентный мужской голос сообщил, что у него есть пикантная съемка одной достаточно заметной по теперешним временам особы. Девочка по молодости лет имела глупость повертеться неглиже перед объективом — с кем не бывает… Твою-то мать, — он в сердцах шарахнул кулаком по спинке кресла, — мне сразу нужно было догадаться.

— А кто подвез слайды?

— Да кто… Пацан какой-то, курьер. По виду — подрабатывающий на пиво студент.

— Данные об авторах вы не фиксируете? — вставил Денисов.

— Почему же… Конечно, фиксируем.

— Да какие тут данные! — бросил я Денисову, кивая на разбитые компьютеры.

Редактор задумчиво погладил подушечками пальцев усы, словно проверяя степень их пышности, и голова его заработала.

— Ну вообще-то… — Его взгляд переместился в сторону стеллажа. — Амалия Григорьевна у нас, видите ли, секретарша со стажем, человек старой школы. По привычке все входящие и исходящие заносит в свои канцелярские талмуды… Амалия Григорьевна, сделайте милость. Гляньте в ваши анналы — если они, конечно, сохранились. Тридцать широких слайдов. Оригиналы, а не дубликаты. Время?.. Кажется, середина февраля.

Зеленолицая женщина устало кивнула и, с усилием оторвав свое тучное тело от стула, зашаркала в угол, скрылась за стеллажом. Вернулась она спустя минут пять с огромной толстой тетрадью в черном коленкоровом переплете. То и дело слюнявя палец, она на ходу листала тщательно разграфленные страницы, наконец издала какой-то утробный звук, означавший, как видно, успех в поисках нужной графы, и протянула тетрадь редактору. Он вялым жестом руки передал ее мне.

Я глянул на запись, каллиграфическим почерком выведенную в одной из правых клеточек таблицы, и протянул тетрадь Денисову.

Мы посмотрели друг на друга.

Фонд информационных технологий!

— Респектабельная фирма с солидной репутацией, да? — спросил я. — Если мне не изменяет память, именно так ты охарактеризовал эту лавочку?

Денисов насупился и промолчал.

— Извините, мы немного отвлеклись, и я сбил вас с мысли, — обратился я к редактору. — Что же предпринял визитер? Сразу дал волю пещерным инстинктам?

— Да нет, сначала все выглядело прилично. Присели за стол, поговорили о рекламных возможностях нашего издания… Ну а потом этот рябой как бы между делом поинтересовался: откуда съемка? Где оригиналы? Где лежат отсканированные со слайдов файлы?.. Где пленки, с которых печатался номер?

— А где они, кстати?

— В Голландии. Мы там откатали номер. Догадываетесь, во что нам встала печать? — Он махнул рукой. — Потом этот бульдог вынул пушку, запер дверь. Сел за компьютер. Для начала стер все картинки, и превью, и тяжелые, обработанные файлы. Потом для верности убил вообще всю верстку. Распотрошил слайд-архив… Нашел. Все забрал… Сказал: впредь эту девочку не трогать ни при каких обстоятельствах. Иначе…

Редактор умолк и, прикрыв глаза, помотал головой. Я взял со столика его рюмку, наполнил ее. Редактор с тяжелым вздохом выпил, достал из кармана трубку, раскурил.

— Иначе — что? — спросил я, отметив про себя, как хорошо он смотрится с курящейся слабым дымком трубкой.

— Иначе он нас всех закопает, — отозвался редактор, закусив мундштук; усы его опять пришли в движение, от них отслоилось облачко голубоватого ароматного дыма и растаяло. — Именно так этот псих и выразился. — Он сделал пару глубоких затяжек, и глаза его помутнели. — Ну и, подтверждая серьезность своих намерений, принялся тут все крушить. Все произошло так быстро, что мы и глазом не успели моргнуть. Какое-то время мы пребывали просто в шоке. Потом я связался с охраной. Но этот неандерталец в дорогом костюме успел уйти. Вот и все. Потом приехала милиция. — Грея головку трубки в кулаке, он провел мундштуком по нижнему краю усов и добавил: — Ах да, минут через десять он перезвонил и еще раз напомнил о той перспективе, которая нас всех ожидает, если мы не отвяжемся от этой чертовой девки.

— Почему вы думаете, что это был именно он? — спросил, я.

— Да присказка у него на языке вертелась… Он ее через слово вставлял. Идиотская какая-то… — Он постучал головкой трубки о край стола. — Ах да, «семь на восемь».

Редактор вздрогнул и зябко повел плечами, когда вдруг возник тонкий, переливчатый звук, и покосился на мой мобильник, висящий на брючном ремне. Я отрицательно покачал головой: нет, мой исполняет другую мелодию, сигналя о входящем звонке. Он кивнул, с тоской в глазах извлек из нагрудного кармана рубашки маленький «сименс» и поднес его к уху:

— Да…

Это и все, что он сказал неведомому абоненту в течение достаточно продолжительной беседы, завершившейся тем, что ни в чем не повинный телефончик, в сердцах запущенный редакторской рукой в угол, угодил точно в корзину для бумаг, опрокинув ее.

Ни с того ни с сего он бурно расхохотался, а я подумал, что этот его нервный смех предвещает. Я сходил за третьей рюмкой и буквально силком влил ее в мелко подрагивающий рот редактора. Проглотив коньяк, он поднял на меня слезящийся взгляд и сообщил:

— Горит склад, где находится наш тираж.

Денисов сумрачно покачал головой, соскользнул с подоконника и направился к выходу. Я последовал за ним. Мы спустились на первый этаж. Проформы ради я попросил у охранника книгу регистрации посетителей. Визитер зарегистрировался под редкой фамилией — Иванов. Что ж, с чувством юмора у него полный порядок.

Мы сели в машину и не спеша покатили вдоль трамвайных путей в сторону Павелецкого вокзала.

— Знаешь, майор, я перестал понимать, что происходит.

Человек с рябым лицом мог зарегистрироваться на вахте под любым псевдонимом — Иванов, Петров или Сидоров — это неважно. Важно, что он мне прекрасно знаком. Это лицо, густо изъеденное крохотными кратерами оспинок, мелко бугристое, неровное и оттого походившее на размякшую оболочку грецкого ореха… Этот лиловый шрам на левой щеке… И привычка гонять из угла в угол рта зубочистку.

Возможно, кто-то еще в этом городе обладал столь живописной наружностью, кроме Вали Ковтуна. Правда, редактор с перепугу неверно определил породу визитера — рожа у Вали не бульдожья. Крепко сбитый, несколько грузный и даже тяжеловатый, Валя, сколько я. его помню, всегда отличался поразительной моторностью, а хватка у него была мертвая, типичная для матерого ротвейлера, не признающего никого, кроме своего хозяина. Валя самой природой был уготован для охранно-постовой службы.

И только у Вали вечно вертелась на языке эта присказка — «семь на восемь», она настолько глубоко, наподобие родимого пятнышка, вросла в его речь, что в нашем охранном агентстве его за глаза так и звали: Семь-На-Восемь.