Ну точно: тогда еще умерла одна пожилая дама. Ее сын нанял грузчиков, чтобы запаковать вещи и перевезти к нему в дом на Лонг-Айленде, где пожитки затащили в подвал и компактно распихали между бойлером и ворохом новеньких удочек. Там они и пролежат до смерти сына, когда уже его дети станут ломать голову, что делать с этими вещами, и все начнется по новой. Семья самостоятельно запаковала половину вещей дамы – и сошла с дистанции: со стороны всегда заметно, когда людей искренне ужасает размах предстоящих дел. Его память сохранила немало сцен этого дня: изнурительные подъемы и спуски по лестнице, мокрые от пота горизонтовские футболки, плотно закрытые окна, хранящие тяжелый запах одиночества и смерти, пустые шкафчики. Кровать, на которой умерла хозяйка квартиры: постельное белье сорвали, оставив только матрас в сине-белую полоску с пятнами ее выделений.

– Матрас тоже берем?

– Нет, матрас оставляем.

Видит бог, в те дни его страшила такая смерть. Когда никто и не узнает, что тебя больше нет, пока вонь не встревожит соседей и раздраженный комендант не впустит в квартиру копов. Но раздражение рассеется, как только он увидит тело, а потом на свет всплывет ладно скроенная биография покойного: не забирал вовремя почту, а однажды обругал милую старушку-соседку и даже поклялся потравить ее кошек. Умереть одному в своей старой квартире, напоследок подумав… О Никеле. Никель будет преследовать его до конца – пока не лопнет сосуд в голове и не замрет навек сердце – и не оставит его после. Может, Никель и есть та самая загробная жизнь, что ждет его впереди, и в ней тоже будет Белый дом у подножия холма, бесконечная овсянка, неизбывное братство сломленных мальчишек. Он уже много лет не думал о таком исходе – схоронил эти мысли в коробке и поставил ее в свой собственный подвал, между бойлером и забытыми удочками. По соседству с остальным наследием прошлого. Он давно перестал раскрашивать эту фантазию яркими красками. Не потому, что в его жизни появился кто-то. А потому, что этим кем-то была Милли. Она зашлифовала все болезненные углы. Он надеялся, что сумел отплатить ей той же монетой.

На него накатили чувства – захотелось купить ей цветов, как в ту пору, когда они только начали встречаться. С того дня, как он впервые ее увидел на благотворительном вечере в Хейл-Хаусе, когда она заполняла лотерейные билеты своим аккуратным почерком, минуло уже восемь лет. Так ведь и поступают нормальные мужья – покупают цветы без повода? Он уже столько лет назад вырвался из той школы, а все еще ежедневно тратил немало времени на то, чтобы разгадать повадки нормальных людей. Тех, у кого было счастливое детство, трехразовое питание, поцелуй перед сном, тех, кто понятия не имел о Белом доме, Закоулке влюбленных и белых окружных судьях, приговаривающих тебя к аду.

Она опаздывала. Если поторопиться, еще можно добежать до Бродвея и купить дешевый букетик в корейском магазинчике, пока она не пришла.

– За что это? – спросит она.

За то, что ты и есть мой вольный мир.

Надо было подумать о цветах раньше – когда он проходил мимо магазинчика по соседству с офисом или когда поднимался из метро, потому что ровно в ту секунду она сказала: «Вот он где, мой красавчик-муж», и вечернее свидание началось.

Глава шестнадцатая

Отцы учили их, как приструнить рабов, передавая это жестокое искусство, точно фамильную ценность. Оторви его от семьи, лупи его плетью до тех пор, пока он не будет помнить лишь плеть, закуй в цепи, чтобы он знал лишь цепь. Денек в железном карцере, где мозги так и плавятся, как на солнцепеке, – хороший способ вразумить, – как и темная камера, застрявшая во мраке вне времени.

После Гражданской войны, когда пятидолларовые штрафы, установленные законами Джима Кроу, – за бродяжничество, самовольную смену хозяев, бесцеремонный контакт – повергли темнокожих мужчин и женщин в долговую пучину, белые сыновья вспомнили о семейных традициях. Начали рыть ямы, ставить решетки, лишать должников живительного солнечного света. Флоридская ремесленная школа для мальчиков на полгода прекратила свою работу, в то время как кладовые на третьем этаже переделывали в одиночные камеры. Нанятый рабочий обошел все корпуса, закрутил потуже болты, и готово. Темные камеры не стали упразднять даже после того, как в пожаре 21-го года там погибло двое мальчиков. Белые сыновья строго блюли былые порядки.

После Второй мировой власти штата запретили использование тюремных камер и карцеров в детско-юношеских учреждениях. Это было время благородных реформ по всей стране, а не только в Никеле. Но камеры ждали – пустые, тихие, душные. Ждали заблудших мальчишек, которых требовалось наставить на путь истинный. Ждали безропотно – столько, сколько себя помнили те самые сыновья – и сыновья сыновей.

Во второй раз Элвуда били в Белом доме не так жестоко, как в первый. Спенсер не знал, какой урон нанесло Никелю письмо мальчика, – кто еще его прочитал, кто возмутился, какие разговоры оно вызвало во властных кабинетах.

– Умный ниггер, – сказал он. – Уж и не знаю, где вас таких смекалистых берут. – Старший надзиратель сегодня оставил привычную веселость. Он ударил мальчишку двадцать раз, потом, отвлекшись, впервые передал Черную красавицу Хеннепину. Спенсер нанял Хеннепина взамен Эрла, но и сам до поры до времени не догадывался, до чего удачным оказался его выбор. Подобное притягивается к подобному. По территории школы Хеннепин расхаживал с выражением тупой озлобленности, которое почти не сходило с его лица, но, как только ему дали шанс проявить жестокость, он весь просиял, хитро сощурившись и оскалив в улыбке рот, в котором недоставало зубов. Не успел он нанести мальчику и нескольких ударов, как Спенсер остановил его, схватив за руку. Как знать, что теперь творится в Таллахасси. После порки его утащили в темную камеру.

Комната Блейкли располагалась на верхнем этаже, справа от лестницы. Дверь с другой стороны вела в маленький коридор с тремя каморками. Перед инспекцией их заново покрасили и притащили внутрь горы постельного белья и лишние матрасы. Краска скрыла инициалы бывших обитателей камер, выцарапанные во тьме за долгие годы. Инициалы, имена, ругательства, мольбы. Когда двери распахнулись и мальчики увидели записи, которые сами же и оставили на стенах, они с трудом узнавали в них свои каракули. Будто их начертал неведомый демон.

Спенсер с Хеннепином растащили матрасы и белье по комнатам. Когда они швырнули Элвуда в камеру, та пустовала. На следующий день дежурный надзиратель дал ему ведро, чтобы было куда ходить в туалет, но не более того. Сквозь решетку в верхней части двери пробивался слабый серый свет, к которому его глаза в конце концов привыкли. Кормили его раз в день, когда остальные мальчишки уходили завтракать.

Трое последних обитателей этой камеры плохо кончили. Это место считалось проклятым. Рича Бакстера посадили сюда за то, что дал сдачи: белый надзиратель влепил ему оплеуху, а Рич в ответ выбил тому три зуба. Удар правой у него был что надо. Рич провел в комнате месяц, лелея замысел грандиозной мести, которая ждет мир белых, когда он освободится. Изувечить, убить, оскорбить. Утереть о штаны окровавленные костяшки. Но сложилось иначе: он ушел в армию добровольцем и погиб – хоронили в закрытом гробу – за пару дней до конца корейской войны. Спустя пять лет наверх отправили Клода Шеппарда – за кражу персиков. Несколько недель во мраке изменили его до неузнаваемости: зашел в камеру мальчишка, а выбрался хромой мужчина. Он отрекся от беззакония и стал искать исцеления для своей никчемной души, – но поиски оказались провальными. Через три года в чикагской ночлежке у Клода случился