Я передам Сильвии ключ.

— Бет?

— Да? — Понимаю, что он медлит и, похоже, колеблется.

— В чем дело, Адам?

— Я тебя люблю, ты ведь знаешь.

Я совершенно не метафорически разеваю рот.

— Важно, чтобы ты знала. Я тебя люблю. Всегда любил и всегда буду. Понимаю, что слишком поздно, но хочу, чтобы ты знала.

Я закрываю рот и глубоко вдыхаю.

— Скажи что-нибудь, — просит он. — Что-нибудь…

— Ты прав. Слишком поздно, — говорю я.

— Мне следовало за тебя бороться? — спрашивает он. — Бен — и другие — твердят, что я должен. Они говорят: заставь ее выслушать.

— Другие ошибаются. Все равно ничего не выйдет.

Возможно, ты и любил меня, может, все еще любишь, однако себя ты всегда любил больше. Так что за кого-то бороться — это не про тебя.

Я понимаю, как жестоко это звучит, но ведь я говорю правду! Не для того, чтобы задеть или причинить боль. Адаму в самом деле пора повзрослеть и осознать, что мир не вращается вокруг него.

— Я не настолько эгоистичен, — говорит он. — Я был тщеславным, невнимательным и — да! — эгоистом.

Но уж не настолько я скверный.

— Отлично, и почему же ты не боролся? Почему ты ушел, Адам? Почему продолжал встречаться с Эммой? Я решила, ты сделал выбор и наш брак уже позади.

Молчание.

— Давай называть вещи своими именами. Ты ушел ради секса. Разнообразного возбуждающего нового секса с более молодой женщиной. Вот в чем суть.

Ты поставил сексуальное удовольствие выше любви ко мне и любви к дочери. — Меня несет. — Забудь на минуту обо мне, подумай: что наш с тобой разрыв принес ей? Ты отдаешь себе отчет, насколько деструктивен был весь этот грандиозный секс?

В трубке слышен только звук его дыхания.

— Так что? — повторяю я.

— Прости, — шепчет он и вешает трубку.

Я в изумлении смотрю на телефон. Что это было?

Решаю перезвонить. Не отвечает. Выкапываю в кухне мобильник и посылаю сообщение Мег. Прошу ее перезвонить. На душе неспокойно, в голове все звучит голос страдающего Клиффа Ричарда. Опускаю руки на кухонный стол и делаю дыхательные упражнения.

Который уже раз.

Бывают ситуации, когда я всерьез задумываюсь: а что, если? Вот как сейчас, после этого странного разговора.

Иногда я тоскую по Адаму, сильно тоскую.

Это как фантомная боль: руки или ноги больше нет, а болит. Такие дни выдаются редко, но когда все-таки выдаются, тянутся отчаянно долго.

Я закрываю глаза и переключаюсь на мысли о Лос-Анджелесе, о Мег, обо всех счастливых моментах.

.. Да, Клифф, ты прав. Такое «тоскую по ночам» — чертовски противная штука.

Вечером придет Жиль. На ужин с вином. Я пригласила его, повинуясь внезапному порыву, после звонка Адама, и я уже не раз пожалела. Я пригласила Жиля так быстро, что не успела все обдумать. Он решит, что я им интересуюсь? А я интересуюсь? Господи.

Ну что я творю?

Я приготовила лазанью и салат, есть бутылка охлажденного белого и раскупоренное красное. Принимаю душ, надеваю хороший комплект белья и пшикаю духами за ухом. Надеваю любимое платье: то, в котором хорошо выгляжу. Черт, черт, черт! Что я творю?

Смотрю на кухонные часы. Он будет здесь через час.

Звоню Карен. Посмеявшись, она советует не психовать.

Это как в омут головой. Карен велит мне выпить бокал вина. Один. Затем снова фыркает от смеха. Помогла, называется. Я вешаю трубку.

Все-таки следую совету и выпиваю. Руки дрожат.

На самом деле дрожат. Вспоминается день, почти сразу после ухода Адама, когда я первый раз пришла на прием к доктору Каролине Гетенберг. В тот день меня всю трясло…

Сегодня Каролина могла бы мной гордиться.

Закрываю глаза, прикасаюсь к внутренней Бабушке — она приветствует меня улыбкой, а не насмешкой.

Все будет отлично. Бабушке часто приходится бороться с Азой Зель, но сегодня сила на ее стороне.

Я удачливый песенник. Я привлекательная сорокадвухлетняя женщина, готовая к началу новой жизни.

И я настроена на ужин с новым другом.

Примерно через полтора часа на моем счету почти целая бутылка вина. Жиль пьет первый бокал красного.

Лазанья ждет в духовке. В кухне умопомрачительно пахнет, а я все еще нервничаю. Жиль прекрасно выглядит в рубашке без ворота и легких брюках.

Сидит за стойкой, перебирает сложенные на краю поздравительные открытки.

— Можно?

Я киваю. В детстве я никогда не хотела стать агентом по продаже недвижимости.

Жиль рассматривает открытки.

— Я правильно понял? — спрашивает он. — Ты написала песню и она будет звучать в голливудском фильме?

После этих слов мне хочется визжать, но я сдерживаюсь и подтверждаю:

— Верно.

— И отпуск, который ты взяла на работе… Ты просто сказала, что летишь в Лос-Анджелес. Поездка как-то связана с этим? — Он машет карточкой.

— Я встречаюсь с продюсерами.

— Ничего себе! С ума сойти! Ты написала в резюме «Сочинение песен». Я думал, это просто необычное хобби, а на самом-то деле… Какая ты молодец!

Я достаю лазанью и ставлю на стол, в центре которого красуется салатница. Мы садимся, я протягиваю Жилю исходящую ароматным паром тарелку.

— Осторожно, горячо, — предупреждаю я.

И придвигаю салат.

— Сама готовила?

— Сама.

— Женщина, талантливая во всех отношениях. — Он улыбается. — Вот открытка твоей мамы. Объясни мне: почему, выражая восторг твоим успехом, она больше беспокоится, успеет ли сделать тебе до отъезда маникюр?

Я смеюсь.

— Моя матушка — страстная натура. Последнее, что она освоила, уже в зрелом возрасте, — уход за ногтями. Покрытие гелем, дизайн, все такое. Сейчас она увлеклась исцеляющими масляными ванночками и рвется до отлета успеть потренироваться на мне. — Я пожимаю плечами. — Мне нравится, что она проявляет такую заботу. Завтра вечером она придет изобразить на ногте моего большого пальца скрипичный ключ собственного дизайна.

— Пригласи ее в офис, я с удовольствием с ней познакомлюсь.

Я морщусь:

— Вот уж не думаю.

— Почему?

— Потому что, скорее всего, она попробует нас сосватать.

Фраза вылетает прежде, чем я успеваю остановиться.

Жиль громко смеется. Не понимаю, что именно так его развеселило: то, что моя мамочка попытается нас свести, или то, что я его об этом предупреждаю.