сейчас две дочери и два сына жили отдельно, со своими семьями. Дочерей она отдала замуж далеко, аж в саму Челябу, поэтому виделась с ними редко. Сыновья Серафимы жили поближе, старший в соседнем рабочем поселке, а второй, младший — в соседней улице. Известно, что взрослые дети — это отрезанный ломоть: дочери при мужьях детей своих поднимают, ну а сыновья хоть и делают вид, что они в семье главные, а на самом деле на свою второю половину нет-нет, да и взглянут, ее интересы в расчет берут и учитывают.

Внуков у Серафимы было много, всех она любила, но особенно прикипела сердцем к младшей дочке сына, который жил поблизости. Чем девчонка ее так приворожила, кто ее знает? Обыкновенная белобрысая девчушка, от горшка два вершка, но смышленая, и от бабки от своей не отходит, чуть что — матери скажется, и к старикам своим бежит. Так что считай, сейчас семья Серафимы состояла всего из трех человек — муж Тимофей Порфирьевич, внучка Таисья и сама Серафима.

Часто величали ее только по имени, народная молва звала ее просто Серафимой, но по батюшке была она Митрофановной, и Серафимой Митрофановной называли ее люди в основном незнакомые, те, кто приезжала издалека к ней за помощью.

Сегодня бабка Серафима наметила стряпню, внучку побаловать любимыми шанежками со сметаной, да и мужа своего, Тимофея Порфирьевича, уважить. Сегодня к вечеру, либо завтра, он должен был вернуться от старшего сына, помогал ему печку в бане перекладывать.

Квашня была поставлена еще с вечера, с утра хозяйка ее первым делом подсдобила, и принялась обихаживать корову, чтобы отправить ее в стадо вовремя. Так уж повелось у них в семье, что всех коровенок называли Дуньками. Кормилиц любили, и о них заботились. Очередная их Дунька была красавицей: рыжая с белыми подпалинами, а кончик хвоста черный. И молоком семью не обижала — ведерница была, утром и вечером почти по ведру молока давала. Корова попалась смирная, без норова, но хорошее обращение любила.

— Здравствуй, моя дорогая, — как обычно ласково, обратилась к корове Серафима Митрофановна, присаживаясь на специальную маленькую скамеечку. — Сейчас я тебе помою вымечко и протру мягкой тряпочкой. Сено дед тебе заготовил ароматное, запашистое, и молоко у тебя поэтому вкусное. Давай, вставай так, чтобы тебе было удобно.

Хозяйка, как обычно, прочитала заговор от сглаза, перекрестилась, и начала привычно доить Дунь-ку. Первые струи теплого молока звонко ударили в дно ведра, и по коровнику разнесся запах парного молока. Ведро наполнилось быстро. Хозяйка должна была поторопиться, потому что услышала, что другие хозяйки, ее соседки, уже выгоняют своих коров к пастухам.

С улицы действительно уже раздавался привычный резкий звук хлыста, который призывал стадо к сбору. Хлыстом виртуозно управляли все пастухи и подпаски. Они взмахивали им в воздухе по-молодецки и с оттяжкой, держа за удобную и отполированную руками и временем круглую ручку. Основной составляющей частью хлыста была крученая веревка большой длины. Особым шиком считалось, если вместо веревки были скрученные плетеные кожаные концы. Такие хлысты могли издавать звуки с каким-то особым разбойничьим присвистом, иметь такой хлыст было заветной мечтой всех местных пацанов. Некоторые подростки и в подпаски-то шли работать исключительно из-за такого хлыста. Особенно брало за душу, когда пастух перекидывал свой хлыст через плечо и волочил его конец по земле, придерживая за ручку. Конец хлыста при этом струился, как змея.

Старший пастух, его помощник и несколько подпасков назначались обществом на каждый сезон: на период от ранней весны до поздней осени. Заранее оговаривалась плата каждому участнику пастушьей команды. Оплата была немалой, и мужики бились за то, чтобы обеспечить себя почти на полгода такой работой на общество. Часто за такую работу брались родственники.

Первые выгнанные за ограду хозяйками коровы, уже образовали маленькое стадо, которое планомерно продвигалось по ранним тихим улицам в сторону леса и полей за пределы поселка. Поселок был большим, поэтому в нем коров набиралось на два стада. Буренка Серафимы Митрофановны в этот год попала к старшему пастуху, которого звали Власом. Каждая хозяйка считала своим долгом перекинуться несколькими словами, если не с ним, то уж, по крайней мере, с кем-то из подпасков.

— Ты уж, милок, пригляди за моей кормилицей-то, чтобы она лучше паслась, а то вчера вечером она совсем мало молока дала.

Подпаски важно кивали головой в ответ и, как будто работа была уже выполнена, принимали от хозяек скромные подношения в узелках: вареные яички, стряпню, овощи с огорода. Стадо разрасталось прямо на глазах, к нему, кроме коров, выгоняли окрепших телят, овец и коз. Хотя последних хозяйки частенько оставляли на лужайке дома, привязав к закрепленному к земле деревянному колышку, вокруг которого и паслась очень важная для хозяйства живность. Впереди стада на коне ехал Влас, шествие замыкал один из подпасков, семеня босыми ногами по еще холодной после ночи земле.

Серафима Митрофановна, проводив свою любимицу Дуньку в стадо, занялась привычными домашними делами. Она покормила своих хохлаток, которые жизнерадостно кудахтали в специально сделанном для них загончике, и полила огурчики на парнике. Она торопилась управиться с делами до прихода любимой внучки. С ее появлением в доме течение жизни убыстрялось. Девчонка тут же включалась во все дела бабушки, задавая при этом свои любимые вопросы.

«Как это делается?» «Почему у тебя получается лучше, чем у меня?» «Я ведь тебе не мешаю, да, а по правде помогаю?»

Когда совсем рассвело, наконец-то у хозяйки руки дошли и до стряпни. Печка затопилась как обычно быстро. Каждый раз, возясь с русской печкой, Серафима Митрофановна была благодарна своему мужику за такую удачно сложенную печь. Никогда та не фордыбачила, не дымила, тепло сохраняла долго и дров много не требовала. Мужу ее пришлось поработать и на прииске, и на заводе, но в последнее время он занимался тем, что работал печником — клал русские печки тем, кто попросит. Искусство класть печки обычно передавалось из поколения в поколение, и хороший печник был в округе на вес золота. Соседки Серафимы часто жаловались на своих мужиков, а ей повезло — руки у ее мужа были просто золотые.

Серафима думала свою женскую думу, и одновременно ловко управлялась с тестом: подсдобила его молоком и яичками, подмесила мукой, выкатала. Затем она разделила тесто на несколько частей и выложила на доску с мукой, закрыв тряпицей, чтобы оно не подсыхало сильно сверху. Все-таки не зря она спешила, успела до прихода внучки сделать все основные дела. Только она все закончила, на крыльце раздался топоток, открылась