– С этим, думаю, мы справимся, господин Сигварт. Будете писать так, что собака решит, будто начался второй потоп.

Томас порылся в своей сумке, достал маленький кожаный мешочек, развязал его и осторожно высыпал себе в ладонь какой-то порошок. Бормоча что-то себе под нос, он высыпал обратно немного порошка, оставив примерно треть, и смешал его в кружке с водой. Через несколько минут от питья по всему хлеву распространился резкий запах, Томас помешал питье еще раз и велел Сигварту не спеша его пить, желательно растянуть на всю ночь. Потом он удобно уселся на табурет, кивнул мне, чтобы я сел на край топчана, и попросил все ему рассказать. В тюфяке под Сигвартом шуршала соломой мышь, на берегу вдруг залаял Мюлле, потом все стихло.

Я вопросительно глянул на Сигварта, но Томас успокоил меня взмахом руки, и я начал рассказывать. Начал с нашей с нунцием поездки на другую сторону фьорда, о встрече с солдатом-крестьянином и посещении усадьбы Тросвик, о вечере в аптеке, опустив злобные выпады против профессора Буберга, о ночной прогулке по Фредрикстаду и, разумеется, о том, что городской судья пожелал, чтобы я присутствовал на расследовании на другое утро. Дойдя до описания дома умершего, я углубился в детали, потому что знал, что любая незначительная мелочь может помочь Томасу размотать этот клубок. Потом я рассказал о поездке в Стенбекк, потом в Мосс и, наконец, в усадьбу Хорттен. Рассказ о посещении церкви на острове Лёвёйен занял много времени, потому что Томас проявил любопытство к святому источнику, летним службам, чудесным исцелениям, торговце Туфте и пожертвованиях, и только после этого я смог рассказать ему о тайне отрезка кожи. Мой длинный рассказ закончился поездкой в церковь в Бере. Испуганный Сигварт не сводил с нас глаз. Наконец я замолчал.

– Клянусь бородой Папы, твой нунций священник-еретик, – проговорил Сигварт и поцеловал серебряный крест, который я ему подарил.

Я молча кивнул. Сигварт застонал, с закрытыми глазами откинулся на подушку и сжал крест. Губы зашевелились в беззвучной молитве. Наконец он успокоился. Томас сидел и крутил пуговицу на жилете; размышляя о чем-нибудь, он обычно ее крутил, потом почесал бороду и снова принялся крутить пуговицу.

– Мне кажется, – сказал он, достал мешочек с наперстянкой и показал Сигварту. – Мне кажется, что некоторые вещи можно использовать не только для исцеления недугов. – Он взвесил мешочек на ладони, взглянул на меня и снова спрятал его.

Наперстянка… яд! Об этом я не подумал. А Томас, безусловно, знал все признаки отравления наперстянкой.

Он кивнул, словно прочитав мои мысли.

– Рвота, синюшная кожа и слизистая, понос. Медленная, мучительная смерть. Возможно, так. Или какой-нибудь похожий яд. – Он умолк и снова начал крутить пуговицу.

– Какой он, этот городской судья, этот Мунк? – наконец спросил он.

– Такой же, как все судьи, – ответил я. – Готов работать, лишь бы это не заняло слишком много времени и дело не оказалось слишком запутанным, в таких случаях он предпочитает ухватиться за самое легкое решение.

– Ты разговаривал с женщиной из дома напротив, с этой молодой дамой?

– Нет, я боялся, что она направит внимание судьи на след нунция.

– Понятно. – Томас покосился на Сигварта. – Ты попал в опасное положение, Петтер. По той же причине ты не поговорил и с теми двумя солдатами? Может, они что-нибудь видели?

– Да.

– И деньги в сундуке были спесидалеры, слеттедалеры и риксорты?

– Да, и несколько риксдалеров, но немного. По-моему, четыре или пять.

– Слеттедалеры, – задумчиво повторил Томас. – Интересно, он получил и сохранил их, пока они еще были в ходу, или кто-то всучил их ему, не сказав, что они уже обесценились? А может, он взял их, уже зная, что не сможет их потратить?

– Что? – Сигварт поднял глаза и начал нервно рыться в соломе тюфяка. Наконец он вытащил кожаный мешок и открыл его. – Значит, они больше ничего не стоят? – Он высыпал на перину кучку слеттедалеров и другой мелкой монеты.

– Да, они обесценятся, если вы будете ждать слишком долго, – сказал Томас и взялся за пояс. – Но раз уж вы лежите больной, господин Сигварт, я могу обменять вам эти монеты так, чтобы вы не потерпели убытка.

Он отсчитал нужную сумму в риксдалерах и отдал Сигварту, который тщательно снова спрятал их в солому, бормоча в бороду слова благодарности.

На этой сделке Томас потерял несколько далеров, подумал я, и мне вдруг стало так легко на сердце, как не было уже много дней. Мне было приятно находиться рядом с Томасом и рядом с Сигвартом. Только они двое что-то и значили для меня… как, впрочем, и я для них.

– Когда ты ушел… – Томас убрал кошелек, – я имею в виду той ночью во Фредрикстаде… Перед тем, как ты отошел от окна, потому что солдат вышел во двор, ты видел, что дей Конти протянул руку к бокалу? Так?

– Да.

– И после этого он вышел из дома?

– Да.

– Как, по-твоему, сколько он там еще пробыл?

– Не знаю… наверное, несколько минут.

– Он держал что-нибудь в руке?

– Да, он нес фонарь, иначе он не нашел бы дорогу обратно в аптеку.

– А было еще что-нибудь у него в руках? – допытывался Томас.

– Нет, по-моему, не было… – неуверенно ответил я и постарался воскресить в памяти события той ночи. Нунций увидел солдат, медленно прошел вдоль стены, держа обеими руками палку, на которой висел фонарь… – Нет, – повторил я. – Ничего, кроме фонаря, у него в руках не было.

– Как думаешь, он мог спрятать в кармане бокал?

– Бокал? – Я с изумлением поднял глаза на Томаса. – Зачем?..

Он не сводил с меня глаз, ожидая ответа.

– Думаю, мог, но… впрочем, нет. Бокалы были большие, а карманы у нунция не слишком глубокие, я бы заметил, если бы один из них оттопырился.

– Ты прав. Я тоже не думаю, что он унес с собой этот бокал, Юстесен сразу увидел бы, что одного не хватает. – Томас задумался. – Ты уверен, что на другой день там был только один бокал?

– Совершенно уверен.

– Гм-м…

Сигварт задремал, убаюканный нашим странным разговором, и стал тихонько посапывать, а Томас снова начал крутить пуговицу.

– Давай представим себе, – сказал он наконец, – что тот, кто угостил Юстесена ядом, подмешал его в бокал – может быть, они вместе пили, – он незаметно подмешал яд в бокал, а потом наблюдал, как яд подействует, и когда Юстесену стало так плохо, что он почти потерял сознание, убийца забрал с собой бокал, в котором был яд, и вместо него оставил на кухне другой. Он мог сказать Юстесену, что побежит за помощью. Возможно, им помешали…

– Нет, если бы им помешали, Юстесена нашли бы еще до того, как он умер, – возразил я.

– Тоже верно. Гм-м… но, может быть, те, кто им помешал, не поняли, чему именно они помешали. Может, это были люди, жившие в том же дворе, солдаты или эта молодая шлюха, например. Может, убийца испугался, что они поймут, что произошло у Юстесена, поэтому поспешил погасить огонь и сбежать оттуда. Это объясняет и тот факт, что Юстесен был одет, когда его нашли. Если бы ему стало плохо после ухода дей Конти, он, скорее всего, разделся бы, когда почувствовал недомогание. Я бы, во всяком случае, поступил именно так. Но если убийца сидел и ждал, когда яд окажет свое действие, бравый военный вряд ли захотел бы лечь в присутствии гостя, то есть он до последнего считал бы, что это обычное недомогание и не стоит тревожить гостя.