Грозный подручный княгини жил в небольшой комнате с зарешеченным окошком. Стол и кровать грубой работы, несколько табуреток да икона в углу — вот и все убранство.

Кузнец положил сверток с материей на стол и вышел. Закрывая за собой дверь, постарался как следует ее запомнить и посчитал, которой она будет от входа.

— Ну и хитер ты, знаешь, кого подмаслить! — усмехнулся Зосим, когда вернулись домой.

— Пробовать надо сегодня, — единственное, что сказал тот в ответ.

Рим встречал Великого магистра веселым беззаботным карнавалом. Глядя на ликующую толпу, с удивлением расступавшуюся перед небольшим, но грозным отрядом, можно было подумать, что жизнь горожан состоит из одних удовольствий. Что им противостояние европейских государств — мираж, туман, уходящий с первыми лучами солнца! Даже не верилось, что и сегодня праздничный город ведет упорное противоборство с императором Священной Римской империи. По мнению магистра, эта борьба мешала покорению неверных, и судьба далекого, сказочно богатого Востока оставалась покрытой пеленой неизвестности.

Вид прибывших говорил о том, что путь их был неблизким. Изнуренные кони еле передвигали ноги, глухо стучали подковами по булыжным мостовым. Самих всадников, с головы до ног закутанных в черные плащи с надвинутыми на глаза капюшонами, рассмотреть было невозможно. Только по длинным мечам, выглядывающим из-под плащей, можно было понять, что это воины.

Папский нунций, встречавший нежданных гостей, вытаращил глаза, когда узнал, что перед ним сам Великий магистр Тевтонского ордена, и поспешил сообщить эту весть папе.

Григорий Первый читал молитву. Было воскресенье, и папа сам решил отслужить обедню. Церковь была битком набита прихожанами — карнавал карнавалом, а душа душой.

Не дожидаясь окончания службы, нунций пробрался к папе, дождался удобного момента и шепнул ему на ухо о прибытии именитого гостя. От удивления папа даже споткнулся на молитве, чем вызвал недоумение верующих, и торопливо шепнул нунцию, чтобы о приезжем позаботились как следует.

Магистра нунций повел сам. Они долго шли по длинным полутемным коридорам, и священник то и дело вытирал пот со лба. Наконец он остановился перед массивной, окованной железом дверью, отдышался и вошел внутрь. Помещение напоминало монастырскую келью, только чуть большего размера и со вкусом обставленную. В центре располагался овальный стол, инкрустированный золотом, на тонких резных ножках, рядом — кресла с высокими спинками, а в углу — кровать, покрытая цветной переливающейся накидкой.

— Ваша светлость, отдохните с дороги. Сейчас распоряжусь о еде. Его Святейшество скоро примет вас.

Оставшись один, магистр подошел к небольшому полукруглому окошку. Внизу был виден мощенный серым камнем дворик. Стая голубей тщательно склевывала крошки с неприветливых камней. Подняв голову, магистр остановил взгляд на холодных отталкивающих стенах. Он знал, что за ними бьет ключом жизнь, таинственная, порой страшная в своей лживой беспощадности. Что ждал он от этих стен? «Ясности», — ответил магистр сам себе. Как хищник, унюхавший мясо, он предчувствовал, что мир стоит на пороге значительных событий. Предстояла сложная, беспощадная борьба. И магистр желал одного: чтобы на этом ристалище его орден не был обойден.

Мазовецкий не мог дать магистру того, к чему он стремился всю жизнь, перенося лишения и голод. Ошибся магистр и во Фридрихе, который заботился не об Ордене, а о себе.

Больше всего пугали магистра вести с Востока. Что за сила копится там? Куда направит она острие своего копья? Не падет ли Европа под копытами восточных варваров? Что думают об этом папа, Европа? Осознают ли они надвигающуюся опасность?

Задумавшись, магистр не услышал, как вошел монах. За порогом толпились люди.

— Прошу отведать, — тихим суховатым голосом сказал служитель.

Он положил на стол несколько кусочков хлеба, поставил в широкой тарелке нарезанную тонкими ломтиками постную говядину с козлятиной, распаренные зерна пшеницы с оливковым маслом, от которых исходил приятный хлебный запах. Огромная ваза с овощами и фруктами завершила скромное подношение. Папа гостей не баловал — вероятно, этим он хотел подчеркнуть свой аскетизм.

— Да будет милостив к тебе Бог, — ответил магистр, направляясь к столу.

— А это, — монах снял с руки узел, — переодеться с дороги.

Перекусив, магистр с удовольствием сбросил отяжелевшую от пыли одежду и, облачившись в мягкое, нежное белье, блаженно вытянулся на кровати. Он не знал, сколько проспал, когда тот же монах позвал к папе. Судя по дневному светилу, недолго. Припомнилось, что косые солнечные лучи падали тогда на стену у кровати, теперь же они лезли прямо в окно, оставляя большое светлое письмо на каменном полу.

Папа принимал в уединенном кабинете. В углу сидел человек в темной монашеской рясе с гусиным пером в руках. Горящая свеча озаряло его бледное худое лицо. Перед ним лежала стопка бумаг.

Магистр склонился в глубоком почтительном поклоне. Папа встал, перекрестил его.

— Садись, сын мой, — он указал на обитое вишневым бархатом кресло. — Каким ветром занесло великого борца за Гроб Господень? — скрипуче спросил он.

Одет папа был просто, по-домашнему, в теплой шерстяной кофте грубой вязки, поверх ее наброшена потертая алого бархата накидка. Он выглядел старым усталым человеком, но умные темные глаза горели живым юношеским блеском.

— Не мирские заботы, Владыка.

— Очень рад, что находятся такие люди, как ты, брат мой, — подчеркивая этим обращением равенство обоих перед святым престолом, сказал понтифик.

«Хитер», — отметил про себя магистр, внутренне принимая это равенство и даже чувствуя некоторое превосходство, потому что он своей кровью доказал верность делу Христову и по праву должен сидеть здесь, в Риме, а не прозябать в постоянной борьбе с полудикой Литвой. Вслух же сказал:

— Вы правы, Ваше Святейшество, но у меня есть просьба. Мой приезд конфиденциален, его никто не санкционировал. И мне бы хотелось оставить все в тайне.

— Понимаю. — Папа кивнул монаху на дверь, и тот удалился.

— Барон Брейтгаузен рассказал мне о вашем письме к Фридриху, в котором вы извещаете его, главного противника святого престола, что далекие варварские племена хотят напасть на такие же далекие русские княжества. Я рад, что вы правильно оцениваете опасность.

— Да… Рим никогда не забудет угрозы Аттилы.

— Хорошо, но ваше письмо Фридриху…

— Пусть тебя это не удивляет, сын мой. Нам думается, что, узнав об опасности, о которой мы так милостиво соизволили предупредить, он станет покладистей и сговорчивей.

Магистр неопределенно хмыкнул. Папа бросил на него быстрый взгляд, в его глазах появилась тревога.

— Ты думаешь, что император не придаст должного значения моему письму?