– Когда мы с ним пришли в бизнес-центр, – продолжил Стас, – он предложил разделиться: то есть я начну обход с третьего этажа, где в курилке и были найдены карабин и гильза, а он пойдет мне навстречу с первого. Я согласился, потому что мне гораздо выгоднее было поговорить с людьми без него. А он, значит, вместо этого вернулся в администрацию. Только тулуп с шапкой, где «жучки» были, я у вахтера оставил, объяснив, что без такой тяжелой одежды легче на третий этаж подниматься. Попутно скажу, что никого чужого, то есть приезжего, в тот день ни в одном офисе не было, а в той самой курилке, где потом карабин и гильзу нашли, парень с девчонкой отношения выясняли. Когда в коридоре поднялся переполох, они выглянули и узнали, что кто-то стрелял в губернатора, – тут уж им не до скандалов стало. Только о том, что они были в курилке, они не признались бы даже под страхом смерти, потому что оба женаты. Вот и получается, что карабин и гильзу уже после выстрела, спрятав под тулупом, принес туда сам Кравцов.

– Как же ты их смог разговорить? – удивился Виталий.

– Так Крячко и с чертом договориться сможет, – усмехнулся Романов.

– А вот Кравцов ошибся! – начал рассказывать дальше Гуров. – Видимо решив, что Стас все равно ничего выяснить в бизнес-центре не сможет, он поспешил в администрацию, потому что я представлял для них с Тарасовым гораздо большую опасность. Вот он и подслушивал под дверью кабинета, причем долго, потому что, когда я вышел в приемную, на улице уже давно вовсю валил снег, а его тулуп был совершенно сухим. Как потом оказалось, он не только нас подслушивал, но еще и успел доложить Тарасову обо всем, что узнал. Я сделал вид, что ничего не заметил, и мы с ним поехали в больницу, где я собирался поговорить с Татьяной Сергеевной, но мы с ней разминулись на входе, и я не стал ее останавливать, потому что разговор в присутствии Кравцова в мои планы не входил. В больнице я, ненадолго избавившись от Тимофея, сумел побеседовать наедине с хирургом и узнал, что ранившая губернатора пуля была калибра 7,62, а ведь у карабина – 9,3, да и угол вхождения пули никак не соответствовал тому, какой был бы, если бы стреляли из бизнес-центра. И все тут же встало на свои места! Потом, перекинувшись парой слов с Михаилом Михайловичем – средним, я понял, что пуля, как я и предполагал, уже в Москве у его дяди. Из больницы я направился в дом губернатора, а Кравцова отправил заниматься другими делами. Оттуда позвонил брату Татьяны Сергеевны и узнал, что пулю он не только получил, но уже и пробил по центральной пулегильзотеке. И выяснилось, что она от снайперской винтовки Драгунова, которая проходила как вещдок по делу о заказном убийстве в Курске, но должна была быть уничтожена по истечении срока хранения. Вопрос: как же она уцелела? Андрей Сергеевич с этим разобрался, и, предвосхищая события, скажу, что одним из членов комиссии по уничтожению вещдоков был… Правильно! Юрий Петрович Тарасов. Как уж он с остальными членами комиссии договориться смог, не знаю, но факт остается фактом – в Новоленск эта винтовка могла попасть только вместе с ним. А потом наконец-то Татьяна Сергеевна открыла мне тайну этих непонятных цифр! И сделала это очень легко: она просто чуть-чуть подправила запись. Мы с Анной Павловной думали, что это 313111—4, а на самом деле это было: 313, дробь, римская цифра 2, тире, 4.

– И что это? – спросил Виталий.

– Михаил Михайлович! – обратился к нему Гуров. – Может быть, вы дальше сами расскажете, чтобы нам в испорченный телефончик не играть, а я потом дополню и внесу некоторые пояснения.

Косолапов кивнул и начал рассказывать.

– Вот вы, мужики, меня много лет знаете и мою жизнь – тоже. А оказалось, что я сам о ней не все знаю. Дело было так. Мой дед по отцу с войны не вернулся, а отец в последний набор попал, так что повоевать успел и войну в Австрии закончил. Повстречал он на фронте девушку одну, они полюбили друг друга, да только ехать с ним в Сибирь она отказалась, а как он мог домой не вернуться, если из всех мужиков в семье один остался? Приехал он, и стала мать его уговаривать жениться, а он все свою любимую забыть не мог, писем от нее ждал, а потом понял, что не дождется, махнул рукой и согласился, потому что ему все равно стало. Тут-то ему Серафиму и сосватали, хотя она отбивалась изо всех сил, потому что с самого детства Анисима любила, хоть и никчемный он был, на мой взгляд, мужичонка, и он ее тоже, только и его, и ее родители были против этого брака. Ну, поженили моих родителей, Серафима мной забеременела, дом вела, бабке помогала, а отец, как и все мужики в деревне, охотился. Я еще не родился, когда он исчез, поговаривали, что в тайге погиб, а Серафима вскорости за Анисима замуж вышла и ушла жить к нему, добились-таки они своего. И ведь нет, чтобы меня бабке оставить, с собой зачем-то забрала, а потом в Новоленск в интернат отправила. Когда я уже постарше стал, то слышал, как старухи между собой шептались, что это Анисим моего отца из-за Серафимы в тайге застрелил.

– И ты не отомстил? – воскликнул Геннадий.

– Хотел сначала, а потом решил, что нечего о безногого калеку руки марать, его и так уже жизнь наказала. Ну, то, что я после армии в деревню дорогу забыл, вы все знаете. Только вот три месяца назад сообщили мне оттуда, что Серафима слегла всерьез и хочет со мной попрощаться. Не хотел я туда лететь, да Татьяна настояла – Серафима мне все-таки жизнь дала. А она, оказывается, в последнее время в религию ударилась, молилась с утра до ночи, вот и решила в старых грехах покаяться и прощения у меня попросить. Тут-то я узнал, что не убивал Анисим моего отца, он его по-другому извел – донос на него написал. Отец-то, как с фронта вернулся, все рассказывал, что это за Австрия такая, какие там дома, дороги, магазины, как люди живут.

– А ему за это впаяли 58-ю антисоветскую, – вздохнул Борис.

– Да! Я уже говорил, что Анисим был мужик никчемный и охотник такой же, но, видимо, нашел, чем оперуполномоченному поклониться, потому что взяли моего отца не в деревне, а уже за ее пределами, когда он в очередной раз на охоту пошел. Знал Анисим, что на него в первую очередь подумают, а им в этой деревне еще жить, вот и подсуетился. В декабре 51-го Серафиме пришло извещение, что отец в лагере умер, а она его тут же в печь кинула, чтобы никто ничего не узнал. Только жизнь у них не заладилась – ни одного ребенка вырастить не смогли, а потом Анисим ноги лишился, тут уж они совсем бедствовать начали.

– На чужом несчастье свое счастье не построишь, – веско заметил Максим.

– А еще призналась мне Серафима, почему у них все дети во младенчестве умирали – мать Анисима перед смертью покаялась, что сына родила не от мужа, а от отца Серафимы, то есть они по отцу брат и сестра, потому-то их родители и были так категорически против их женитьбы. Ну, рассказала она мне все это и стала умолять ее простить, чтобы ушла она на тот свет с легкой душой. А я не простил! – прорычал Потапыч. – Я ее проклял! А Анисиму на кладбище нашем деревенском на могилу плюнул! И на похороны ее не полетел! И пусть господь бог, если хочет, меня за это накажет!

– Да, Потапыч! Не дай бог такое узнать! – покачал головой Виталий.

– Лучше бы она промолчала, – сказал Максим.