– Я не спокоен, – рявкает Адам, бросая на меня разъяренный взгляд. – Пока Агата в Центре, ничего страшного с ней не сделают. Она – абсолютный Резистент, так что ей ничего не будет. Будут держать в лаборатории, и всё.

И всё! Я видела, что происходит в стенах лаборатории. Зато Адам, похоже, не подозревает об опытах.

– Ты знаешь, что делают в «Венере»?

– Догадываюсь. Подопытных держат взаперти, полностью ограничивают свободу, проводят какие-то исследования. Но там она будет в безопасности, пока не придут ее друзья.

– Взаперти? Их там чем-то накачивают и… – я не могу подобрать слов, которые не заставят вздрогнуть меня саму, – и режут…

– Режут? – он хмурит брови. – Кто тебе такое сказал? Резистенты слишком ценны, чтобы кто-то рисковал их здоровьем.

– Я видела это своими глазами!

Лицо Адама мрачнеет, как небо перед сумерками. Похоже, я сболтнула лишнее.

– Ты была в «Венере»?

Теперь уже глупо отнекиваться. Я киваю.

– Ты с ума сошла.

– Там Иванна. Она лежала на операционном столе, с ней делали что-то ужасное, – начинаю тараторить я. Внезапно понимаю, как сильно я хотела с кем-нибудь этим поделиться.

– Никому об этом не говори. Никому, ясно?

– Так ты об этом не знал?

– Я о многом не знал. Не знал, что беглецы выжили – Агата не посчитала нужным сказать, хотя я был другом ее брату. Я, как и остальные, был уверен, что все они погибли, были застрелены городской охраной. И тут она сообщает обо всем – столько времени спустя!

– Может, она просто не знала, можно ли тебе верить. Ты ведь вроде любимчик Бернева, – я пытаюсь смягчить его злость, но выходит еще хуже. Лицо Адама остается мрачно-напряженным, но я физически чувствую жар ярости, исходящий от его тела.

– Любимчиком? Да Бернев потому и держит меня близко, что подозревает в связях с мятежниками! Дал мне должность и больше прав, чтобы я не думал о побеге, чтобы чувствовал свою важность для Центра. И я веду себя осторожно, – а что мне остается? По-твоему, я должен быть таким же безрассудным, как Агата, чтобы мне доверяли?

– Я вовсе не это хотела сказать.

– Забудь, – он устало опирается на стену. – Все это просто выбило меня из колеи. Вчера после разговора с Агатой я не знал, что делать. Она дала мне указания, чувствуя, что сегодня ее схватят. Но я не уверен, что смогу их выполнить. Агата слишком многого ждет от меня.

Это мне знакомо. Помню, как я думала, что провалю свое задание. Но в итоге я справилась, а значит, Агата знала, что делает. Она не дала бы Адаму задание, которое он не может выполнить.

– И что ты должен сделать?

– Организовать побег. Спасти заключенных. Вытащить Ангелину. Много чего.

– Ангелину? Почему?

Он оборачивается, глядит прямо в глаза, словно готовя меня к чему-то важному.

– Ты знаешь, зачем Центру абсолютные Резистенты? Почему их берегут, как зеницу ока?

Трясу головой. Он ведь не знает, что это касается и меня. Или знает, потому и рассказывает?

– Их отличие от других Резистентов не в том, что они более устойчивые, здоровые и так далее. Отличие в том, что они могут передать свою Резистентность другим.

– Знаю, поэтому им приходится жениться друг на друге.

– Дело не в этом. Не только в этом. Все абсолютные, что сейчас живут в Центре, – а их, не считая Ангелины и Агаты, десять, – вынуждены были вступить в брак против воли, это правда. Но ничего смертельного в этом нет. В конце концов, некоторые такие пары сейчас живут и воспитывают детей в хороших отношениях.

– Тогда в чем дело?

– Передать Резистентность можно и другими путями.

И замолкает. Я должна сама догадаться, как именно? Догадки у меня не очень.

– Какими? – тихо спрашиваю я без уверенности, что хочу знать ответ.

– Переливания крови. Пересадка органов. Есть разные способы. И люди, у которых есть деньги и власть, очень хотят получить еще и Резистентность. Для этого им нужны дети абсолютных Резистентов, которые могут передать им жизненно важные органы. И для этого Берневу нужна Ангелина.

Воздуха в легких так много, что грудь распирает, но я никак не могу выдохнуть. Это какой-то нескончаемый кошмар, злой розыгрыш, неудачная шутка. Каждый день я узнаю новые и новые вещи, каждая из которых переворачивает мой мир. Быть может, Ангелина – моя сестра. Быть может, скоро ее не станет.

– Мы должны спасти ее, – шепчу я.

– Агата сказала, что на следующей неделе Ангелину должны забрать в лабораторию. Она совместима с Берневым по группе крови и другим параметрам, так что он давно это планировал… для этого и просил брата удочерить ее. Мы не можем этого допустить.

Адам снова спокоен и тверд, зато я на грани.

– Не бойся, – говорит он тихо, – я знаю, как всех нас вытащить. Доверься мне. Собери свои вещи, еду я смогу достать сам. Будь готова бежать в любую минуту. И веди себя так, словно ничего не случилось.

Я киваю, хотя едва ли уверена, что смогу. У меня так трясутся колени, что это заметно со стороны. Любой догадается, что что-то случилось.

– Мы должны как-то помочь Агате.

Он качает головой, облизывает губы. Чувствую, что говорю глупости, на которые даже ответить нечего.

– Мы ничего не сможем сделать, – говорит Адам, наконец. – Но они скоро придут, – люди из коммуны. Они успеют спасти Агату. Подумай лучше о себе.

Да я только о себе и думаю. И понимаю, что мне конец.

– Как вообще вышло, что Агату раскрыли? Кто-то сдал ее?

– Не знаю. Она должна была пойти в «Венеру» и разузнать все, чтобы рассказать брату, где держат подопытных. Возможно, там ее и заметили. Она не расскажет о тебе, не бойся. Ни о ком из нас.

– Знаю.

Я верю, что Агата ничего не скажет. Сейчас Агата, пожалуй, единственный человек, которому я верю.

– Осталось недолго, – склоняется Адам ко мне, – скоро мы будем на свободе. Мы справимся с этим.

И он вдруг оказывается очень, очень близко, так что я чувствую его горячее дыхание на своих искусанных в кровь губах. Еще мгновение, еще доля секунды, и он ко мне прикоснется, но я не знаю, хочу ли этого.

Отшатываюсь, едва удержавшись на ногах. Лицо Адама каменеет, рот вытягивается в прямую линию.

– Не сейчас, – бормочу я, – не когда все вокруг рушится.

Он обиделся? Его задел отказ? Конечно, но ведь сам может понять, что сейчас – самое неподходящее время. В день, когда Адам подарил мне рисунки, я начала думать о нем не только как о руководителе или друге. Но разве пары дней, да еще таких напряженных, достаточно, чтобы определиться с решением? Я не могу влюбиться по первому мановению. Сейчас я вообще не могу думать о таких вещах. И Адам мог бы об этом догадаться. Он разворачивается, не говоря ни слова, и уходит. Та же небрежная походка и прямая спина: вот уж кто умеет делать вид, что все отлично. Зато я в смятении и не могу унять колотящееся сердце.