Леннон оглянулся ка голос. Выйдя из машины с женой, он уже был в полумраке центральной арки нью-йоркского дома по имени Дакота: еще 6 августа 1980-го ясновидящий Дезайн Холт предупредил Леннона — Джон остерегайся людей по имени Марк… Марк встает и начинает стрелять в орущее, кричащее от боли и ужаса смертности тело — пять пуль подряд, в упор, наверняка, целя в голову, в любимое ненавистное лицо Леннона, убийца попадает то в шею, то в плечо, то в грудь. Наконец Леннон падает. Отбросив револьвер, Чэпмен спокойно остается у тела. Он не думает никуда бежать от возмездия. Он почти похож на убитого — такие же длинные волосы, круглые очки. Чтобы добиться сходства с кумиром, он, бывало, часами крутился у зеркала. Сейчас он живет в общежитии молодых христиан на шестьдесят третьей улице. Утром он караулил Д.Л., чтобы взять автограф у жертвы, и удалось — Леннон расписался на конверте пластинки «Двойная фантазия». Вечером — убил. За что? На этот вопрос Марк ответит: за критику Христа. Кроме того, он устал жить под Леннона, и сегодня, сейчас, наконец обрел собственную судьбу, свое лицо. Он перечеркнул исторический смысл, чтобы подчеркнуть бытийный. Он настоял на человеческом. Но увы, оно оказалось слишком бесчеловечным.

А пока христоносец продолжает читать под уличным фонарем: «Вообще, конечно, такие типы, как этот Морроу, которые бьют людей мокрым полотенцем, да еще норовят ударить побольнее, такие не только в детстве сволочи, они всю жизнь сволочи…» Ммда, сволочь бессмертна, зато смертна олива Платона…

Прохладным летом — речь об июле 1982 года — Филипп Билунов, Клим Росциус плюс Борис Лепеха оказались в Африке, в Танзании. Золотая молодежь, или «красные принцы», как окрестила их желтая пресса, прилетели охотиться на крупную дичь. Ни лев, ни слон, ни носорог контрактом были не предусмотрены, но можно было вполне легально подстрелить буйвола, антилоп, гиену, зебру, даже крокодила. Туристическое агентство обеспечивало комфорт, передвижение по стране, охоту, изготовление чучел добычи, выделку шкур и голов… Словом, это был тур-сафари стоимостью в тысячи долларов. Если бы великий скопец был жив — о подобном разврате не могло быть и речи, но Суслов умер еще в январе, Леня маразмировал, а Андропов пока не взял всю полноту власти. Брать валюту из партийных кормушек было опасно, и отцы нации сумели сделать своих детей гостями танзанийского правительства. В аэропорту Дар-Эс-Салама сынков встречал чуть ли не сам посол. Затем все шло по накатанной программе: отель, большие неуютные апартаменты, ужин в китайском ресторане, отвратительное пальмовое вино, две лоснистые черные проститутки в общей постели — Филипп отказался вкушать африканскую плоть, хотя дамы были высшего сорта, с безупречным английским, с европейскими манерами и брали по высшей таксе. Молодые мужчины выдавали себя за шведов, проститутки держали их за поляков. Через день знакомство со страной было продолжено: на спортивном самолете компании они вылетели в национальный парк «Серенгети». Охота там строго запрещена, это был полет вежливости. Филипп первый раз был именно в экваториальной Африке, и все же его раздражал тот факт, что их потчуют пусть экзотическим, но самым тривиальным дежурным африканским блюдом. Накатанный маршрут, засаленные туристами виды, к подлинности нельзя было прикоснуться… казалось бы, муляжи должны поражать северный глаз, и они действительно поражали — бег тысяч антилоп гну, комических бородачей, или прайд львов, где только львица поднимает сонную голову и легким рыком встречает появление людей, но безопасность гарантирована — автобус с наглухо задраенными стеклами катит по узкой асфальтовой полосе, кондишены дуют в лицо прохладными ветерками, в хвосте автобуса идеальный сортир с вечными японцами. Даже немыслимая белизна Килиманджаро — квадратной горы на горизонте — казалась чуть-чуть манекенной, облизанной до блеска целлулоида. Хотелось — пусть капризно, — но риска, хоть какого-то равенства льва и охотника, клыков и карабина, со-жизни с дичью, подлинности, наконец. Филипп задирал дружков, два вечера подряд заканчивались ссорами. И охота приближалась такая же бутафорская, в двух спальных автобусах, в компании развращенных черных боев с фальшивыми рожами слуг. Неожиданно недовольство Филиппа было замечено хитрыми глазами их полупереводчика, полухозяина, полупредставителя компании туземца Элиаса, который предложил Билунову «самый настоящий охотничий тур, в Камеруне. Там можно охотиться без лицензий. Правда, никакого комфорта, правда, это опасно, но, кажется, бвана не любит презервативов… ха-ха-ха…». И сумма была названа комическая, смехотворная, Имелась такая сумма.

Нечто похожее на предчувствие окатило сердце горячей кровью. Филипп был согласен. И вот пуповина с пошлостью травестийного бытия стала рваться, разверзлось таинство перелета из Аруши в Дуалу, камерунский порт на западном Атлантическом побережье Африки. В перелете была атмосфера омовения тела, подготовки к закланию. Филипп спал, притулившись к голубому диску иллюминатора… Охряная пустота плато, внезапные горные цепи с налипшей на бортах зеленью лесов, тени сухих туч, тягучий блеск исполинского ртутного зеркала — отсюда, из озера Виктория, начинается геометрия великого Нила, идеальная прямая, которая ясно говорила, что земля — плоскость. Ртутное молоко отражений сменяет череда новых горных цепей. Кажется, они растут из болот, так тяжка и провалиста топкая зелень лесов. Холмистые верхушки заоблачной сейбы. Плоские лужицы зонтичных акаций. Откосы, сплошь утыканные иглами спелого бамбука. Признаки живого практически не видны, и только когда африканское плато, словно набрав воздуха, вдруг поднимает плоскую, цвета кофе с молоком, грудь — предгорьем — к брюшку самолета, взгляд читателя, — а не спит сейчас и всегда, как Господь, только бессонный читатель — взгляд с высоты замечает бег зебр к водопою, муравьиное кишение антилоп, чью пьяную скачку настигает самолетная тень, и ровная иноходь полчища сменяется шараханьем пьяного галопа. Порой на макушках мангровых волн мерещится порхающее мелькание обезьян. Или мокрый дым водопада является если не звуком, то отблеском пенного грохота в глаз самолета. Треск мотора — здесь — увеличен теснотой салона, где только парочка белых покоится в самолетных креслах, а все остальное пространство завалено мешками почты; пассажиры-африканцы сидят прямо на полу, в проходе между кресел. Пахнет потом, немолотым кофе, пролитым спиртом. Океан подводит черту перелета властно, прохладно, пенно и резко. Какой благословенной кажется после кондовости земли жидкая океанская магма, кое-где заляпанная солнечной известью, затканная сизокрылым мерцанием тончайшей морской кожицы. Как пылят парком на свежем ветру морские барашки! Как круглы маленькие острова на акватории залива Биафра, как неожиданно близок круговой полет пары коричневых коршунов, зло следящих неосторожную рыбу янтарными глазами.

В аэропорту Дуалы — маленьком и захолустном — Филиппа никто не встретил, и в этом виделись те же приметы подлинности. Надо было учиться терпеть безалаберность туземцев. Наконец, после звонков в турагентство, за ним на огромном разбитом бьюике прикатил проводник, слуга, переводчик и гид по сафари в одном лице — камерунец Хоскея. Разумеется, машина была забита корзинами и узлами. На сносном французском Хоскея — вдобавок метис — объявил, что поезд на Нгаундере отходит завтра утром — слава богу, не через неделю, — и отвез ночевать в третьеразрядную гостиницу, других не было. Филипп подметил, что Хоскея прежде всего охотник: не без благоговения он достал из чехла и разглядывал его великолепный охотничий карабин 7,62 калибра, у него был взгляд человека, а не лакея… Мелькнул неряшливо-очаровательный город пальм, город ярчайше-желтой мимозы и черных купальщиц на пустынных пляжах. Ночью его поджидала бессонница с видом уже на потолок, где из щелей на свет матовой лампы и порх насекомых выползали бледно-розовые гекко, пытаясь поймать порхающую пищу. Удивительно, но ящеркам ни разу не удалось схватить ни одной жертвы. Их неловкость обескураживала. Впрочем, утром из окна допотопного вагона Филипп смог убедиться в том, что сонная неумелость и охотника, и его добычи охватывает разом, без исключения, все проявления африканской жизни: сначала был замечен черно-белый орлик, который то державно парил, то подло падал на гребень рощи, чем только пугал полчища птиц. Взлетая, они озвучивали деревья попугайной истерикой резкого щебета. Затем Хоскея пытался убить гадкого пальмового паука, которого — бац! — занесло порывом ветра прямо на вагонное сидение. И делалось это бесконечно долго.