– Роман увидел свет? – поинтересовалась я.

Стелла пожала плечами.

– Понятия не имею. Я про рукопись дурака мигом забыла. Эдька о ней вспомнил из-за костюмов тех, кто его друзей убил, сказал.

– Моя очередь следующая.

Я его стала ругать, чтобы глупостей не нес, а он на диван упал, голову подушкой закрыл:

– Стелла, выходи за меня замуж! Прямо завтра.

Я расхохоталась.

– Эк ты испугался, что грабители придут, я не стану тебя ловить на слове, не отвечу сегодня. Если на трезвую голову предложение повторишь, обещаю подумать.

Потом приняла ванну, вошла в шкаф, отодвинула заднюю панель, очутилась в запасной гардеробной, начала искать пижаму и халат.

И тут раздались крики. Я прижала ухо к двери в кладовую, услышала чей-то чужой голос:

– Там одни шмотки, – и перепугалась до трясучки, поняла: опасения Ромина не напрасны, в дом ворвались бандиты. Задняя стенка шифоньера была тонкой, а грабитель неплотно закрыл шкаф, поэтому я прекрасно слышала разговор, сообразила, кто сейчас собрался убить моего любовника. Егор Волынин.

– Вы его знали? – удивилась я.

– А как же, – хмыкнула хозяйка, – известный в среде творческой интеллигенции главарь банды. Забыла, как она называлась. Постоянно его с женой-дурой на тусовках видела. Народ наперебой Волынина к себе зазывал.

– Писатели, певцы, художники дружили с преступником? – уточнила я.

Стелла округлила глаза.

– Он был очень богат. Деньги возил грузовиками. Певец хочет снять клипы, устроить творческий вечер, киношник – фильм снять. Художник мечтает о выставке, писателю надо очередной опус рекламировать. Звонкая монета всем нужна. А у Волынина ее было несчитано, вот и увивались за Егором творцы всех мастей и калибров. И никто Волынина на месте преступления не ловил. Просто болтали, что он главарь банды. Официально Егор был бизнесменом, успешным, богатым, милосердным. Охотно разные суммы раздавал. Лично мне он нравился. Жена у него дура была, ни рожи, ни кожи, ни ума. Всегда за мужем стояла, глаза выпучит, рот откроет! Ну прямо рыба карп. Почему настоящие мужики, вроде Волынина, на таких женятся? Отчего не найдут себе достойную пару?

– Наверно, потому, что они любят жену, им рыба-карп нравится, а белый лебедь не нужен, – пояснила я. – Надеюсь, после того, как вы поняли, что Егор пришел убивать Эдика, ваше мнение о Волынине изменилось.

Каминова насупилась.

– Почему я подумала на Егора? Из-за дурацкой присказки, которую он повторял: «Леди Несовершенство». Она у него часто с языка слетала, без повода. Попробует на банкете закуску и скривится: «Да уж! Леди Несовершенство». Один раз Эдик у него просил денег на поездку в Америку, Ромин хотел там с издателями насчет перевода своих книг поговорить. Вернулся дико злой. Я расстроилась:

– Отказал?

– Дал, – пробурчал Эдик, – да еще больше, чем я просил, сказал: «Ну ты, леди Несовершенство, собрался в Штатах на помойке жить? Сейчас тебе выдадут сумму по моему разумению, чтобы ты Россию нищетой перед америкосами не позорил. Спросят издатели: «Где вы, сэр, поселились?» Услышат название бомжатника, интерес к тебе мигом потеряют. Оборванцев нигде не уважают, а в Америке в особенности надо баблом сверкать. Оно у них мерило всего». Вот он какой! Вроде мешок бабок отсыпал, а я от него ушел, будто дерьма поел.

Стелла легла грудью на стол.

– Когда я в чулане сидела, услышала, как один из бандитов произнес: «Ну, леди Несовершенство, давай поговорим по душам». Я отошла в глубь чулана, схватила свитер, намотала его на голову, чтобы ничего не слышать, и сидела до утра. Потом вышла. Ужас! Эдик мертвый. Я вызвала полицию.

– И вы ничего не сообщили дознавателю? – спросила я. – Про Волынина?

Каминова широко открыла глаза.

– Я его не видела. Только голос слышала. Любой адвокат мигом заявит: «Леди Несовершенство» мог кто угодно произнести». И разве я похожа на дуру? Мне накапать на Волынина? Спасибо, я еще пожить хочу! Вот такая история. Больше мне рассказывать нечего. И не смотрите на меня так. Да, я испугалась Егора. А вы бы как поступили? Хорошо меня осуждать, когда сама в шкафу от ужаса не тряслась. Тогда я никому правду сообщить не могла, а сейчас, когда ни Волынина, ни его банды нет, поделилась информацией. Сняла грех с души. Вот так.

– Спасибо, – сказала я, попрощалась с хозяйкой, пошла к машине, начала рыться в сумке, искать ключи. Пальцы наткнулись на пакетик, в котором лежало что-то мягкое. В полном удивлении, не понимая, что это я вытащила упаковку. Пончик! Тот самый, который я получила, уходя из магазина с подарком для Никиты Леонтьева и самоочищающимся мусорным ведром. При воспоминании о последнем я поежилась. Да уж! Более никаких электронных чудо-помоек мне не надо. Но как пончик попал в сумку? Вроде я выложила его на стол.

Я села за руль. Да какая разница, каким образом он очутился в ридикюле? Пончик даже через упаковку восхитительно пахнет ванилином, выглядит очень аппетитно: круглая такая, темно-коричневая булочка с дыркой посередине. Ее жарили в кипящем масле, а потом сверху посыпали сахарной пудрой. Восхитительная, нынче признанная крайне вредной, но не ставшая от этого невкусной еда. Сто лет ее не видела. Теперь пончиками называют кругляши, набитые кремом, а сверху вымазанные глазурью. Но это же американский пончик, он пришел к нам из фильмов Голливуда. Наши-то родные, московские, совсем другие.

Память услужливо развернула картину. Вот я вместе с подругой Катей и ее мамой иду из школы. Путь пролегает мимо небольшого домика, где за большим окном стоит высокий конус, а на плите громоздится здоровенная черная от копоти кастрюля с кипящим маслом. Около нее маячит полная тетка в некогда белом, а в середине дня уже прилично закопченном халате и косынке. К окошку тянется очередь, люди берут замасленные кульки, от которых исходит упоительный аромат выпечки, открывают их…

– Девочки, хотите пончиков? – спрашивает вдруг тетя Лера, мама Кати.

Я чуть не падаю в обморок. Пончики? Да моя мамочка даже смотреть в сторону этого киоска запрещает, говорит: «Мне не жалко копеек, которые эта гадость стоит. Мне жаль здоровья ребенка. Ужасная еда! Смерть печени и желудку!» Но сейчас-то мамы рядом нет, у нее приключилась мигрень, поэтому меня ведет домой тетя Лера. А она не считает пончики мировым злом.

Боясь дышать и тем самым спугнуть невероятную удачу, я беру свой кулек, открываю его… Вот они! Темно-коричневые! Жаренные в масле, которое менялось только раз в году, снятые с конуса, на который надевались, чтобы стек лишний жир, невероятно пахнущие, без крема, глазури, цветной стружки. Просто из ноздреватого теста, посыпанные сахарной пудрой, которая на горячей поверхности тает, растекается… Ела ли я в детстве что-либо вкуснее тех пончиков? Нет! И тот, кто их пробовал, меня поймет.

Я окинула взглядом пакетик. На секунду в голове пронеслось: странно! Но я не стала обдумывать, что мне показалось странным. Пальцы сами открыли упаковку, я вытащила содержимое и чуть не зарыдала. Ну, прямо тот самый вредный пончик, мечта моего детского желудка, напичканного бутербродами с икрой, телячьей вырезкой и другими продуктами, которые мама всеми правдами и неправдами добывала, чтобы откормить тощую, бледную до синевы доченьку.