– Эх… Пришли бы вы ко мне месяц назад… Птичьего молока разве не было, а теперь… В одном кармане Иван Тощой, а в другом Марья Икотишна.

– Месяц назад, дядя, ты бы нас и на порог не пустил, – ухмыльнулся егерь.

– А правда, – согласился ямщик. – Мы, рогожцы, наособицу живём, никониан сторонимся. Война всё перемешала. Думал ли я, что научусь людей резать? Оказалось, оно и не трудно даже… Правда, люди ли это? Вона что с Москвою сделали, столько горя принесли.

– Да… Придётся, дядя, вашу церкву спалить…

– Опять скажу – война! Прогоним антихриста – новую выстроим. Кто переживёт, тот и будет в ней молиться.

– Дожить-то, поди, не прочь, а? – беззлобно поддел хозяина Сила Еремеевич.

– Это уж как Господь Вседержитель решит. Взять хоть меня. Простой ямщик. Своею рукою уже восемь французов казнил. А раньше не мог смотреть, как козу режут. Вот до чего ожесточился! И ежели меня и убьют, всё одно я свою лепту внёс.

– Тятя, не помирайте! – жалобно попросила отца младшая из дочерей, тринадцатилетняя девочка с добрым простоватым лицом.

– Ништо! Я ещё тебя замуж выдам. За Вовку, – пообещал тот. – Мы-то ладно: прогонят бонапарту, опять извозом займёмся. А вот вам, уважаемый, не знаю, как по имени-отчеству, ещё воевать да воевать. И Осип Мартынычу тоже. Вот кому тяжельче всего, а не нам, обывателям.

За такими разговорами день и прошёл. Унтер-офицер успел в сумерках сходить к церкви осмотреть позицию. Ещё он велел всем повязать на концы ружейных стволов белые тряпки, чтобы целиться в темноте. Когда совсем стемнело, явился Бершов и вывел “отчаянных” из укрытия. Стараясь не шуметь, партизаны подобрались к храму и залегли за грудой битого камня. Вся правая сторона улицы сгорела, и открылся вид на Николу и на стоящие за ним склад и казарму. Окна последней были освещены: рота вечеряла. Между церковью и складом, едва заметные в темноте, ходили часовой с подчаском. Они не вступали друг с другом в разговоры, никуда не отлучались и службу несли исправно. От засады до караульных было около пятидесяти саженей.

Отчаянов положил штуцер на камни, примерился и кивнул Бершову: готов! Тот бесшумно скрылся в темноте. Вскоре Пётр заметил, как в двери храма шмыгнули с улицы две тени.

Напряжение достигло предела. Скоро часовые увидят костёр, поднимется стрельба, и пятеро партизан сразятся с целой сотней французов!

В ночной тишине послышался неясный звук. Караульные насторожились, взяли ружья наизготовку и побежали к Николе. Тут Отчаянов выстрелил и свалил первого. Второй присел, с его стороны полыхнуло, и пуля пролетела близко от Саши-Батыря. Тот матюгнулся и убрался за бруствер. Егерю тот час подали новое ружьё. Выстрел, стон и затем – топот множества ног. Из казармы, словно тараканы, полезли французы. Их было так много, что Ахлестышеву сделалось страшно. Сейчас эта орда прижмёт их огнём к земле, обойдёт с боков и переколет штыками. Надо срочно убегать! Но вокруг все заряжались и не собирались драпать.

Отчаянов снова приложился, отдал ему пустое ружьё и сказал сквозь зубы:

– Быстрей!

Петру стало стыдно. Он торопливо надкусил патрон и принялся сыпать порох в дуло. Рядом с ним ещё три человека делали то же самое, стараясь, чтобы их командир всегда имел готовый заряд.

Стрельба между тем разгоралась. Пули дробили кирпичи вокруг партизан, высекая из них мелкие осколки. Иные попадали в горелые брёвна и издавали глухое “чпок!”. Было боязно подымать голову, но Пётр всё-таки высунулся. Три или четыре тела распластались на церковном дворе. Французы высовывались из-за каждой кучи, из дверей лесного склада, из окон казармы, и всё пытались продвинуться вперёд. Но фантастическая меткость одиночного стрелка останавливала даже самых храбрых. Рывок – и русских сомнут, но кто-то должен встать в полный рост первым… Вот из склада вылетел смельчак с кошмой и стремглав бросился через двор. Выстрел. Француз пролетел ещё немного с разбегу, и уткнулся лицом в землю. В ту же секунду на дворе появился офицер в двууголке с белым плюмажем и призывно махнул рукой: в атаку! Он полагал успеть, пока русский заряжается. Но Голофтеев уже протянул егерю очередное ружьё. Бах! Шляпа с султаном слетела, как подбитая птица. Озадаченные французы усилили пальбу, но вперёд больше не лезли. Ну, скоро ли там эти рогожцы?

Тут наконец в тёмных окнах храма разом полыхнуло. Языки пламени вырвались наружу, и сделалось светло. Два человека показались в дверях. Грянул залп. Один споткнулся, но, хромая, сумел уковылять в темноту. Это был вахмистр Бершов. Второй взмахнул руками и рухнул на землю. При свете пожара Ахлестышев узнал ямщика…

– Уходим! – скомандовал Отчаянов. Не заставляя себя уговаривать, партизаны бросились прочь. Вдруг прямо на них с тесаком наголо выскочил рослый гренадёр. Пётр только что, по наитию, навёл туда пистолет. Он собирался идти так, с оружием наизготовку, до безопасного места. Палец сам нажал на курок. Ахлестышеву повезло: пистолет был со шнеллерным механизмом. Иначе бы он не успел… Храбрец, в одиночку зашедший русским в тыл, упал навзничь. Пока он умирал, русские один за другим проскочили мимо него в переулок.

– Черти! Сколько же их? – выругался Саловаров. В том конце замаячили силуэты пехотинцев: они закрывали партизанам путь к отступлению.

– В штыки! – крикнул егерь и первым пошёл на врага. Но тут в переулке вспыхнула короткая перестрелка, а следом – звуки рукопашного боя. Бершов со своими людьми расчищали “отчаянным” дорогу.

Когда арбатские партизаны подбежали к рогожским, всё было уже кончено. Десяток французов валялся на дороге. Несколько русских, разгорячённых стычкой, призывно махали им руками.

– Шибче! Вон туда наяривай!

Чумазые, одетые кто во что, они в этот момент были Ахлестышеву роднее отца с матерью. Бойцы смотрели на своих товарищей с Бронных улиц и приветливо улыбались. В центре, опираясь на ружьё, стоял Бершов.

– Как нога? – спросил, остановившись, егерь. – Кость не задета?

– Цела! До свадьбы заживёт.

– Спасибо, братья! Храни вас Бог! – крикнул Отчаянов, и они бегом помчались к Краснохолмскому мосту.

Под утро, целые и невредимые, партизаны спустились в свой обжитой и уютный подвал. Навстречу им поднялся встревоженный Ельчанинов.

– Где вы пропадали? Я вас тут уже сутки дожидаюсь!

– Разрешите доложить, ваше благородие, – вытянулся унтер-офицер. – Ваше приказание выполнено частично. Станок в Рогоже сломать не удалось. Большая охрана. Совместно с Бершовым спалили денежную бумагу. У нас потерь нет.

– Сила Еремеевич, о какой бумаге ты говоришь?

– Вот, – егерь развернул принесённый вахмистром лоскут.

Штабс-капитан потёр его в руках, даже зачем-то понюхал.

– Егор Ипполитович, – пояснил Ахлестышев. – Мужики определяют подлинность ассигнаций на ощупь. То, что подписи управляющего банком и кассира гравированы, они могут не увидеть. А вот гладкость бумаги сразу подмечают.