-Очень приятно, - вежливо отозвалась я, в ответ же получила само за себя говорящее молчание.

-Кажется, я ему не очень понравилась, - смущенно шепнула я Сереже, когда Петр Михайлович направился к дому.

-Этому старому хрену никто не нравится, так что не переживай, - с улыбкой заверил он и чмокнув меня в кончик носа, повел во двор, где объявил о своём намерении приготовить плов, помыться в бане и получить пару банок свежего меда, а после распределил фронт работ: Михалыча послал за барашком, меня чистить морковь и лук, сам же затопил баню и установил во дворе печь для казана.

Вскоре у нас уже вовсю кипела работа. Точнее, у мужчин кипела, а у меня еле тлела в попытках не счистить с кожурой всю морковь. Сережа, проходя мимо, посмеивался над моими успехами, Петр Михайлович продолжал недовольно зыркать, заставляя чувствовать неловкость. Когда с заготовками было покончено, Сережа взялся за приготовление плова, мы же с Петром Михайловичем, переодевшись в защитные костюмы и вооружившись дымарем, отправились «просвещаться».

***

Господи, я прокляла тот час и Сереженьку с ним заодно, когда мне в голову пришла идея с этим гребанным пчеловодством! Стоило подойти к ульям, как меня окружил рой пчел. Застыв истуканом, я боялась даже дышать, не то, чтобы что –то делать. В ушах стояло такое жужжание, что казалось у меня крыша поедет. Петр Михайлович же, не замечая моего состояния, посвящал меня в тонкости содержания пасеки: какие растения медоносы, какие –нет, когда оптимально заселять пчел, какие стамески выбрать, когда качать, на чем лучше гнать… Не знаю, как я выдержала эту экзекуцию, но когда мы, наконец, собрали все рамки с медом, счастью моему не было предела. Правда, это оказалось только началом. Дальше меня повели в специальное помещение, где, собственно, производилась «медогонка».

Как ни странно, но эта часть моего наказания, оказалась увлекательной и уже спустя полчаса под чутким руководством Петра Михайловича я орудовала электрическими ножами, вскрывая рамки, после закладывала их в специальную машину, похожую на центрифугу, а затем сливала с нее откаченный из рамок прозрачный, как стеклышко, душистый мед.

Ох, какой умопомрачительный аромат шел от него! У меня так и чесались руки, макнуть пальчик в тару, но рядом с Петром Михайловичем я, конечно же, не осмеливалась, хотя за час, что мы провели бок о бок, он немного оттаял и уже не смотрел на меня волком, но все же до непринужденности было далеко, поэтому, когда он ушел за контейнерами, я вздохнула с облегчением.

Стерев с лица пот - в помещении стояла невыносимая духота – окунула сразу два пальца в мед и уже открыла рот, готовая языком ловить липкую сладость, как мою кисть сжали крепкие пальцы. От неожиданности я едва не подскочила на месте.

-Серёжа, блин! - выдохнула с шумом, поняв, кто застукал меня на месте преступления. Он же, улыбнувшись, поднес мою руку к своим губам и с таким аппетитом слизал медовые дорожки, что меня изнутри, будто огнём обожгло.

-Вкусно, - облизнувшись, протянул он и поцеловав мое запястье, также обмакнул указательный и средний пальцы, а после поднес к моим губам.

Медленно приоткрываю их, глядя в загорающиеся огнём глаза, а в голове отчетливо слышу жесткий голос:

«Трахалась что ли уже с кем-то?»

И всё… Внутри будто какая-то стена вырастает, не позволяющая чувствам и желаниям прорваться наружу.

-Я сама, - произношу тихо, неловко отводя взгляд. Серёжа с досадой цокает, а потом торопливо слизав мед, вдруг обхватывает мое лицо липкой рукой. Застываю растерянно, но прежде, чем успеваю что-то сказать, он сминает мои губы жадным поцелуем, без церемоний врываясь языком в мой рот.

На рецепторах разливается терпкая сладость, а в крови огонь желания, и я снова перестаю соображать. Мою стену сносит одним прикосновением этого мужчины. Зарываюсь дрожащими пальцами в короткие волосы, втягиваю запах костра, исходящий от его горячей кожи и целую в ответ со всей страстью. А он, кажется, только этого и ждал.

Улыбается и, больно прикусив мою губу, шепчет, зализывая ранку:

-Вот так… Выкинь из головы всю ту херню, поняла!

Нет. Не поняла.

Толкаюсь языком ему навстречу, и мир вокруг перестает существовать. Есть только наши ненасытные, бешеные поцелуи, лихорадочно – скользящие руки, рваное дыхание и грохочущие о ребра сердца. Вряд ли они бьются в унисон, но это сейчас неважно. Сейчас вообще ничего не имеет значения, кроме желания быть ближе. Смешаться, слиться, отдаться, взять.

Примитивно. На голых инстинктах. По животному.

Да и плевать! Лишь бы вот так: языком по соленой коже, ногтями по стальным мышцам, сочащейся смазкой промежностью по его напряженному паху через два слоя штанов и насквозь мокрые кружевные трусики.

Не знаю, как я оказалась на столе, а он между моих ног. Как вновь из сдержанной, разумной девушки превратилась в это стонущее, ненасытное существо. Ничего не знаю, не понимаю. И Серёжа, кажется, тоже.

Отрывается от меня. Дышит загнано и смотрит на мои истерзанные губы таким диким, невменяемым взглядом, что меня насквозь пронзает мощнейшим разрядом возбуждения. Тянусь к нему, и мы снова целуемся, ласкаемся, доводим друг друга до исступления.

-Насть, я тебя трахну на этом столе, если не остановимся, - доносится, словно издалека хриплый шепот, но я не понимаю слов.

Киваю на автомате и продолжаю скользить губами по его шее, оставляя свои метки. У Сережи вырывается полустон – полусмешок, но уже в следующее мгновение он перехватывает инициативу. Сжав мои волосы в кулаке, заставляет запрокинуть голову назад, а потом целует так глубоко, что у меня перед глазами темнеет. Дрожу, задыхаюсь, но продолжаю посасывать его язык и поддаваться навстречу толчкам его бедер, имитирующих то, что должно вскоре между нами произойти. И следующая фраза подтверждает, что ждать и предлагать варианты «поромантичней» Серёжа больше не намерен.

-Здесь останемся с ночевкой. Бабке позвонишь, чтобы не беспокоилась, - отдает он распоряжения между жалящими поцелуями, но поняв, что я вообще не в адеквате, уточняет. – Согласна, Насть?

-Да, - не думая ни секунды, выдыхаю я. Где-то на задворках сознания бьется мысль, что надо бы подумать, остановиться. Но какое там подумать, не говоря уже о том, чтобы остановиться, если я была согласна даже на этом столе?! К счастью, от крайней стадии бесстыдства спасло далекое от деликатности покашливание, подействовавшее на меня, как ушат холодной воды.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Господи, я ведь совсем забыла про Петра Михайловича и про мед, который уже давно вытекал из тары, образовав вокруг нее приличную лужу!